Богомолец

Выпущенная до суда на поруки сестра Мария передала зашитые в шов рубашки пять рублей. Их обнаружили и спрятали в сейф. Военно-окружной суд в распорядительном заседании специально рассмотрел, как поступить с этими деньгами. «Если, — рассудили глубокомысленно, — судебные издержки по делу Богомолец будут покрыты, то на основании статьи 28-й «Уложения о наказаниях» деньги должны подлежать наследнику последней».

Только с того дня, когда начальник губернского жандармского управления отдал распоряжение о предании руководителей Южно-русского рабочего союза военному суду, власти с нетерпением гончих, почуявших жертву, стали проявлять к Софье такое внимание, каким в России пользовались, пожалуй, только лица царской фамилии.

Начальника жандармского управления пристав Томашевский просил: «Ввиду скорого наступления родов, по собственному заявлению Богомолец, имею честь покорнейше просить распоряжения Вашего высокоблагородия. о передаче преступницы на время болезни в лазарет».

«Пригласите немедленно городского врача! — приказал тот. — Если врач признает необходимость отправить в больницу, тогда безотлагательно передайте в тюремную».

И хотя акушерка нашла, что Софья Николаевна «состояния здоровья довольно удовлетворительного и разрешение ее от бремени последует приблизительно не раньше трех недель», Томашевский сдал ее в тюремную больницу.

Наконец 24 (12) мая 1881 года в крошечной каморке лазарета киевской Лукьяновской тюрьмы у Софьи Николаевны Богомолец родился сын. Через несколько минут — около половины девятого утра — дежурный адъютант на серебряном подносе подал киевскому губернатору телеграмму: «Богомольцева сейчас разрешилась от бремени благополучно».

Тот облегченно вздохнул:

— Слава богу, можно начинать процесс!

В день суда женщин разбудили на рассвете, затолкали в длинную, похожую на трамвайный вагон карету, и четверка лошадей помчала их по пустынным улицам еще сонного города. Со всех сторон стеной гарцевали казаки.

Ровно в десять председательствующий велел ввести подсудимых в зал. Их было семеро. Старшему едва минуло двадцать пять лет.

Бесстрастны фразы обвинительного акта. Красноречивы факты.

Председательствующий обращается к Ковальской:

— Признаете себя виновной?

— Я суд царского правительства не признаю и участвовать в нем не желаю!

Напрасно генерал стучит по столу, размахивает колокольчиком: Щедрин, Преображенский, Кашинцев, Иванов, Софья Богомолец ответ Ковальской повторяют почти слово в слово.

Суд переходит к осмотру вещественных доказательств.

— Это отобрано у вас? — обращается председательствующий к Софье, указывая на вместительный сундук.

Секретарь зачитывает протокол обыска:

— «Сто двадцать две возмутительные прокламации киевского Южно-русского рабочего союза, запрещенные журналы «Вперед» и «Народная воля», принадлежности для фабрикации фальшивых видов, поддельные печати, шифрованные письма, револьверы, патроны, кинжалы, шанцевые топорики, типографский шрифт…»

Софья молчит. Секретарь записывает: «От показаний опять отказалась».

Судьи вне себя. Среди свидетелей нет ни одного доносчика. А ведь подсудимые встречались с сотнями киевских рабочих! Одна надежда на унтер-офицеров. Но им напрасно помогают наводящими вопросами: «унтеры» растеряны и так сбиваются, что члены суда только разводят руками.

Перерывы сокращаются: департамент внутренних дел торопит с судебным разбирательством. Софья едва успевает покормить малыша.

Генерал Стрельников яростно набрасывается на программу союза, многословно доказывает, что зародившаяся нелегальная организация для государства куда опаснее всех известных ему доныне, так как стремится разжечь вражду между классами.

— Всем требую смертной казни! Всем!

Генеральская ладонь тяжело опускается на кафедру. Софье кажется, что так вбиваются гвозди в крышку гроба. Но взгляд ее серых глаз неустрашим. Прокурору от него явно не по себе.

Приговора ждали долго. Тем временем генерал-адъютант граф Игнатьев добивался у монарха внеочередной аудиенции. В папке у него — срочная шифровка. После недавних волнений, последовавших за казнью первомартовцев, рассчитавшихся с Александром II, в Киеве не знают, каковы виды высшего правительства на казни? И без того за новым царем укрепилась недобрая слава…

— Признаете ли возможным, — почтительно изогнулся перед монархом генерал-адъютант, — утвердить смертный приговор киевским нигилистам, или губернатор должен испросить высочайшее Вашего императорского величества соизволение на замену высшей меры наказания каторгой?

— Позвольте, граф: а кого там судят?

— Четырех дворян, сына священника, жену врача и дочь отставного поручика.

— Они в кровавых преступлениях изобличены?

— Нет! И в то же время, осмелюсь доложить, все принадлежат к числу упорных и вредных деятелей на юге. Правда, преимущественно в области пропаганды преступных воззрений…

Царь понимает, что казнь этих людей в будущем заставит правительство прибегать к ней весьма часто. Предстоят новые суды над лицами, степень виновности которых несравненно большая, чем у ожидающих приговора. За ним же и без того укрепилась кличка «Кровавый».