Богомолец

В Севастополе на старейшей в России биологической станции императорской Академии наук в 1915 году Богомолец изучал биологический механизм циркуляции инфекции в природе. Моллюски оказались действительно бациллоносителями. Санитарные врачи и население получило серьезное предостережение: использовать мидии в пищу без специальной обработки нельзя.

До сих пор высоко ценится вторая работа того же года — «К методологии реакции связывания комплемента», посвященная методике распознания скрытых форм сифилиса и контроля лечения. Богомолец, имевший опыт в диагностике этого тяжелого заболевания, обратил внимание венерологов на их характерные ошибки.

Между тем барабан войны отбивал последнюю дробь — терпению масс приходил конец. Студенты объявили трехдневную забастовку в знак протеста против высылки в Сибирь большевиков — членов Государственной думы.

Профессора с тупым упорством ежедневно высиживали в пустых аудиториях часы, значившиеся в расписании. Только Богомолец не выходил из дому.

Морозным февральским утром пришло сообщение о падении самодержавного строя.

К вечеру из Саратова бежал губернатор. На перекрестках больше не торчали колоннообразные городовые. Узнав о петербургских событиях, местные гимназистки, к неописуемому ужасу классных дам, тотчас же отслужили панихиду на могиле Чернышевского. Так просто и безболезненно, буквально в несколько часов, совершился в городе переход к новому режиму.

«Папа три дня не верил телеграммам из Петербурга, ругал меня за легковерие, — писал Богомолец родственникам. — А теперь, конечно, на седьмом небе и утверждает, что республику удастся осуществить не только демократическую, но в значительной мере и социальную».

И от себя добавлял: «Дай-то бог!..»

Но особых перемен не наступило. На привокзальной площади и возле угрюмых казарм напротив университета в ожидании отправки на фронт по-прежнему чадили махоркой, лущили семечки и матерились солдаты. В железнодорожных мастерских, правда, появился «завком» и в нем рабочие — новая власть. Но старые чиновники остались на прежних местах в уютных, отделанных дубом кабинетах.

Маленькая университетская революция под флагом «морального самоочищения» тоже прошла совсем гладко. Только и того, что назначенные в свое время единоличной властью министра просвещения профессора подали формальное прошение об отставке, поставив вопрос о «доверии» факультета.

Дома отец аккуратно перечитывал все газеты:

— Только вдумайся, Саша, чем грозит Керенский: «Железом и кровью сцементирую армию!»

— Сущий Хлестаков этот Керенский! Да и что еще можно ожидать от политических кокоток.

Теткам в Нежин под впечатлением разговора написал: «Большой скот все эти родзянки и рябушинские. К счастью, теперь арена для таких господ становится все теснее. Народ их раскусит. Совершившееся — только начало».

По университету поползли слухи: вся семья Богомольцев вместе с прислугой в отличие от большинства саратовской интеллигенции, симпатизировавшей кадетам, проголосовала за большевистских кандидатов в Учредительное собрание.

А Совет университета упорно не признает нового. На заседаниях слово «революция» не произносится. Рассматривают заявления о пособиях, прибавках жалованья, авансах и даже по-прежнему назначают студентам стипендии имени Николая II.

Так продолжалось до тех пор, пока во время одного из заседаний, широко распахнув дверь, в зал не вбежал студент.

— С Советами, господа! Советами рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!

У Александра Александровича, как вздох облегчения, вырвалось:

— Дождались!

Богомольцу ясно: терпению миллионов пришел конец, возврата к прошлому они не допустят. Но его коллеги по университету другого мнения. Даже те, которые еще недавно именовали себя «левыми», рассматривают Советы как случайное, временное явление. Их раздражает узаконенное революцией слово «товарищ». На лекциях они кривляются, позволяя себе выражения: «господа товарищи», «гражданин организм», «товарищ клетка». Некоторые торопливо упаковывают вещи, чтобы податься за границу.

Уже дважды засылали они с черного хода к Богомольцу советчиков — «одуматься и бежать», пока не поздно. Накануне отъезда из Саратова профессор Теребинский, тот самый, с которым Богомолец не здоровался после принятия Советом университета приветствия И. И. Мечникову, полез было с поцелуями.

— Я все-таки люблю вас, коллега, за ум!

Богомолец брезгливо отвернулся:

— Здесь не вокзал, профессор!

«Сим удостоверяется, что предъявитель сего профессор медицины Саратовского университета А. А. Богомолец является ответственным незаменимым советским работником без ограничения времени занятий…»

Богомолец — эпидемиолог Саратовского губздрава, научный консультант санитарного управления Юго-Западного фронта и санитарного отдела Рязано-Уральской железной дороги, руководитель Саратовского эвакопункта.

На протяжении дня его видят в госпиталях, в водоразборном коллекторе, на заседаниях «чрезвычаек». Исхудал, глаза ввалились, костюм обвис. Жена просит пощадить себя.

— Разве, Олюшка, сейчас время думать о себе?