Богорождённый

Сэйид повернулся, посмотрел в золотые глаза Ривалена, на его протянутую руку, на плоть, окутанную движущимися полосами тени.

— Дай мне руку, Сэйид. Ты получишь то, чего пожелал. Я думал, что с этим… мне поможет брат, но у тебя выйдет лучше.

Сэйид вытянул руку.

Ривален взял её, его кожа была холодной и сухой, а хватка — крепкой, как тиски.

— Пойдём. Ты должен предстать перед оком Шар. Она должна тебя увидеть.

Ривален потащил его к пустоте, к оку, к пасти, к дыре. Приблизившись, Сэйид понял, что пустота, которую он чувствует, яма в центре его бытия, безнадёжное чувство потери, одиночества, было слабым подобием того, что излучало око Шар.

— Подожди, — сказал он и попытался остановиться, отойти от Ривалена. Хватка Ривалена усилилась, тиски сжались.

— Для этого слишком поздно.

— Нет! — воскликнул Сэйид, отчаянно пытаясь вырваться. — Нет, подожди!

Ривален тащил его за собой, как ребёнка. Шадовар обладал сверхъестественной силой. Шаг, ещё один.

— Стой! Стой!

Тени кипели вокруг Ривалена. Его золотые глаза сияли.

— Ты хотел смерти, Сэйид! Ты её получишь! Но сначала мне нужен твой перевод!

— Нет! Нет!

Впервые за сотню лет Сэйид что–то почувствовал. Око Шар заронило в него семя страха, и вскоре оно проросло ужасом. Он чувствовал её внимание, исходящее из дыры — ненависть, злобу, безнадёжность, презрение ко всему и вся. Он закричал, рассудок ускользал от него. Ривален заставил его опуститься перед оком на колени. Вокруг свистел ветер. Бумаги, крутившиеся вокруг ока, исчезавшие и появляющиеся из него, собрались перед ним в облако. Её взгляд опустился на него грузом целого мира.

Его придавило к земле, такого крошечного по сравнению с ней. Он почувствовал, как увядает под её взглядом. Он был таким незначительным, мелким. Он был идиотом, круглым дураком. Волшебная Чума сделала его не человеком…

— Наслаждайся её словами, — сказал Ривален, обхватив ладонями голову Сэйида.

Но Сэйид по–настоящему превратил себя во нечто нечеловеческое, когда убил своего брата. Потекли слёзы.

— Твоя горечь — сладкий нектар для госпожи, — сказал Ривален, и его пальцы погрузились в голову Сэйида, надавили.

Боль пронзила череп Сэйида. Он почувствовал, что глаза готовы выскочить из глазниц. Рот широко распахнулся в беззвучном крике, и страницы книги, парившие в воздухе перед ним, ринулись туда, в открытую глотку, одна за другой, наполняя его нутро, набивая его, как чучело.

Он закашлялся, задохнулся, он не мог дышать, не мог дышать, и всё время он чувствовал, что Шар следит за ним полными презрения глазами.

* * *

Ривален сжимал в руках тряпичную куклу, пустого человека, которого теперь можно было использовать лишь как сосуд для перевода божественного языка «Листьев одной ночи». Не совсем труп, но и не совсем живой.

— Свет ослепляет, — сказал Ривален, цитируя одну из Тринадцати Истин Шар, и направил тёмную, нечистую энергию в безвольное тело Сэйида. — Только во мраке зрение проясняется.

Тело Сэйида содрогнулось, зарядившись зловредной энергией. Ривален отпустил его, и Сэйид осел на землю, как кающийся грешник — спиной к небу, глазами к земле, навеки подвешенный между жизнью и смертью, не способный ни на одно, ни на другое.

Горечь и отчаяние Сэйида, неотъемлемое ядро его существования, были теми реагентами, что превратят слова Шар во что–то, что способен будет понять ночной провидец.

Жадно ожидая откровения, Ривален разодрал плащ и рубаху Сэйида, содрал с него доспехи, отбросил их в сторону, обнажая голую кожу спины. Мелкие чёрные полосы дрожали под кожей Сэйида, заставляя её пузыриться и искажаться — чернила злобы Шар. Полосы скручивались и завивались, превращаясь в крошечные буквы, складываясь в слова, а слова складывались в обещания.

Ривален жадно читал их, священные слова своей богини, записанные во мраке на коже мужчины, пойманного в бесконечном отчаянии. Он колебался между воодушевлением и опасением. Преобразившиеся слова «Листьев одноч ночи» должны предвещать момент величайшего триумфа Шар и момент её величайшей слабости.

Он подался вперёд, провёл дрожащим пальцем по спине Сэйида, читая написанное там. Тени текли с кожи Ривалена, знание — с кожи Сэйида.

Начав чтение, Ривален стал понимать. И начав понимать, он стал смеяться.

Падал дождь. Гремел гром. Клубились тени.

Он посмотрел в око Шар и заплакал.

— Всё бессмысленно, — сказал он, цитируя четырнадцатую, тайную Истину. — И ничто не длится вечно.

Он встал, ветер трепал его плащ и волосы, и посмотрел на запад через плечо.

Они придут, и их горечь будет сладким нектаром для госпожи.

— Беги к отцу, маленький Кейл, — сказал Ривален. — А потом приведи их всех ко мне.

* * *

Ответом на слова Ривена стала удивлённая тишина. Её нарушил Герак.

— Это безумие. Ты не можешь, Васен. Эта битва богов, а не людей.

— Он должен, — сказал Ривен, и взгляд его единственного глаза впился в Васена. — Ты должен.

— Я сделаю это, — без тени сомнения сказал Васен. — Когда?

— Сейчас, — ответил Ривен.

— Разумеется, я тоже иду, — произнёс Орсин.