Бои местного значения

— Суворовские чудо-богатыри по семьдесят верст давали с полной выкладкой, — любил повторять командир полка, объезжая на своем красивом коне батальоны на марше, — а тут всего ничего — тридцать километров… Если будут отстающие, берите и несите на носилках, но чтобы пришли все.

— Есть!

Солдату с тяжелым грузом на плечах идти трудно. Карабин, противогаз, лопатка, вещмешок, труба, плита или двунога от миномета — такая выкладка. Трудно еще и потому, что солдат не знает, сколько идти, куда он идет и что его ожидает впереди. Чаще всего не отдых, а рытье огневых позиций в полный профиль и караул. Но долг солдата идти, не отставать, не растерять снаряжение, строго соблюдать маскировку и самое главное — быть готовым в любую минуту к бою. Все, что несет он на себе, прижимает его к земле, а солдат должен идти без остановки, пока не будет команды на привал. Ко всему этому ночью на марше тянет в сон. Особенно к утру. И солдаты умудряются спать на ходу.

Ночь выдалась тихая, темная. Рота растянулась на заросшей мелкой травой проселочной дороге. Давно по ней никто не ходил и не ездил. Где-то далеко над горизонтом вспыхивали зарницы, в траве светилось множество светлячков. В мокрых от пота гимнастерках давала о себе знать ночная прохлада. Позади был уже не один привал, но идти еще далеко. Солдаты шли молча. Наконец, послышалась от головы колонны команда:

— Привал!..

Сразу же затих топот сапог, все валились на землю и мгновенно засыпали лежа и сидя. У кого была махорка, тайком закуривали. А у кого не было, подходили к счастливчику и заказывали оставить на одну-две затяжки, ждали свой черед на часть толстой цигарки.

Блаженство привала длится считанные минуты. Трудно потом вставать, взваливать на себя тяжелую ребристую минометную плиту или ствол и становиться в строй. На привале я не садился, хотя тоже устал. Обходил всех, подбадривал отстававших. Мне хотелось, чтобы бойцы видели меня, знали, что я не новичок, и прониклись доверием к тому, кто будет ими командовать в бою. Меня беспокоило то, что в роте я был, наверное, самым молодым по возрасту.

— Подъем! Шагом марш!..

И снова в ночной тишине на проселке слышатся топот солдатских сапог да редкие команды:

— Подтянись! Не отставать!

Сзади, на отделении постукивали колеса ротных повозок, доверху нагруженных минами. Одного солдата надо было посадить на повозку. Он выбился из сил и, кажется, идти больше не мог, но куда его посадить. На повозке нет места.

Все исступленно идут. Идут и те, которым каждый шаг достается с крайним напряжением физических и духовных сил, но молчат. Я вижу их. Для них сейчас все безразлично. Главное — дойти до привала, как-нибудь доковылять, донести снаряжение, а дальше видно будет.

Мне хочется спать, но я креплюсь. Иду то впереди, то сзади, подбадриваю отстающих, иду с ними рядом, пытаясь их поддержать. Когда переходили через ручей, я умылся. Вода была теплой, и ее освежающего воздействия хватило ненадолго. Под утро все упорно молчат. Все переговорено с вечера, когда марш только начинался. Я остановился и пропустил мимо себя всю роту. До привала было еще далеко. Солдат, несший двуногу-лафет миномета, за которым я все время следил, отставал все больше. Он был из недавнего пополнения. Острые сошники двуноги приходились ему чуть ли не до пяток.

Отстал он от роты метров на двести. Я поравнялся с ним.

— Давай помогу.

— Нет, — ответил он тихо.

— Снимай.

Нас догнали ротные повозки. Подъехал верховой.

— Что остановились? — услышал я знакомый голос помощника начальника штаба полка, старшего лейтенанта Акишкина.

— Поезжай. Разберемся.

Акишкин стоял над нами.

— Ну, что стоишь? — спросил я старшего лейтенанта так, что у него сразу отпала охота вмешиваться в наши ротные дела. — Поезжай!..

Как только Акишкин отъехал, старшина послал ему вдогонку кучу чертей, за что получил от меня выговор. В общем-то старшина был прав, Акишкина часто подмывало на марше разъезжать на своем коне и покрикивать на всех сверху. Каждый раз это раздражало тех, кто шел пешком и нес на себе тяжесть.

— Возьмите двуногу у него, — сказал я старшине, — и положите на повозку. А ты давай, догоняй! И больше не отставай.

Солдат зашагал веселей, но догнал роту только на привале. Оставались последние пять километров. Там, впереди, в каком-то селе на берегу реки, намечалась дневка.

К нам подошел командир отделения Саук.

— Что это ты, Заплатов, заплошал? — спросил он уставшего солдата.

— Да, вот так вышло, товарищ сержант, — виновато оправдывался солдат.

Мы пошли с Сауком позади Заплатова.

— Хилый он какой-то, — вполголоса говорил о нем Саук.

— Сейчас ничего, а когда пришел — кожа да кости. Видно, до конца еще не поправился. Исполнительный, но робкий. Обычно городские не из робкого десятка, а он… Можно закурить, товарищ лейтенант?

Курить ночью на марше запрещалось.

— Кури, только смотри…

— Нет, нет, — заверил меня сержант.