Бой вечен

В этой жизни мне везло на события. И людей. Некоторым людям не везет – совершенно, их жизнь пустая и серая. Они ищут смысл в каких-то безумных, бессмысленных развлечениях – кто-то гоняет на авто по городу со скоростью сто двадцать, кто-то вечером танцует на столе в полураздетом виде, кто-то нарушает закон. Те же люди, которых я знал, – ставили свою жизнь на кон совершенно осознанно и хладнокровно, без вызова и эпатажа, желая сделать то, что нужно сделать. То, что нельзя не сделать. Их нельзя было не уважать – даже врагов.

А вместе с ними ставил свою жизнь на кон и я.

Ровно в двадцать два пятьдесят семь по местному времени я вышел из машины, которую взял напрокат вчера в аэропорту, хлопнул дверцей и пошел вверх по улице, особо ни на что не обращая внимания. Французы любят внешние эффекты и подобные операции рассчитывают до секунд, это своего рода их шик. И ровно в двадцать три ноль-ноль, когда я дошел до белой угловой громады Гран Пост – у тротуара тормознул клиновидный «Ситроен» с затемненными стеклами, открылась задняя дверь справа. Я сел – и машина мгновенно отъехала от тротуара, рванулась в пугающую черноту улиц, она шла поразительно плавно, потому что на машинах этой мануфактуры устанавливается специальная гидропневматическая подвеска, позволяющая забыть, что такое неровности – едешь, как на ковре-самолете летишь. Для Алжира, столицы новой Франции, это более чем актуально – дороги здесь проблемные.

– Месье Александр? – спросил меня офицер, сидящий на заднем сиденье. Вопреки моим настояниям, он все же облачился в армейскую штурмовую униформу, напялил тяжелый бронежилет и держал в руках тяжелую штурмовую винтовку SIG с барабанным магазином и громоздким термооптическим прицелом – оружие поддержки. Если придется действовать на улице – а чует мое сердце придется, – то такой вот терминатор будет выделяться из толпы не меньше, чем я на токийской Гинзе.

Хотя я там никогда не был – но представляю сие зрелище.

– Я же просил быть в штатском… – поморщился я.

– Немного переиграли, – холодно ответил офицер, в этой стране мне, русскому, на конкурсе популярности ничего не светило бы, – вы работаете. Патрис прикроет вас, он в десятке лучших стрелков Легиона. Я вступлю в игру, если все пойдет в предел хреново. Генерал Бельфор одобрил изменения в плане.

Значит, спорить бесполезно. Собственно говоря, и операция-то состоялась благодаря протекции генерала Бельфора – его я знал лично по делам Мексики, он часто туда наведывался, поддерживал контакт с американцами, затем даже возглавлял международную миссию поддержания мира. Он был известен как Молот Ислама – и не просто так. Долгие годы мы выслеживали дичь, на которую сейчас идет охота, и этот урод нужен мне, как никто другой. Лично мне, не ГРУ, не разведке ВМФ – прежде всего лично мне, потому что это – моя игра, игра, которую я не закончил и сейчас должен был закончить. По той же самой причине я не счел возможным передоверить исполнение активной фазы операции кому-либо еще, лично прилетел в Алжир и лично сижу сейчас в «Ситроене» спецслужб алжирской Франции вместе с тремя не слишком-то дружелюбными офицерами Иностранного легиона, исполнителями силовой акции. Это – моя игра, и играть ее мне.

До конца.

То ли желая построить хотя бы маленький мостик, то ли желая скрыть свой мандраж – пятьдесят процентов, что это ловушка, – я протянул руку вперед, положил ее на плечо Патриса.

– Надеюсь, ты хорошо стреляешь, парень. Мне не хотелось бы умирать сегодня.

– Не беспокойтесь, мсье. Не промахнусь.

Намек?

Собственно говоря, ничего другого ждать здесь и не приходилось. С тех пор как не стало Франции – вместо нее теперь была Нормандия, протекторат Священной Римской Империи Германской Нации – начался один из самых массовых исходов из страны, которые только имели место быть в двадцатом веке. Потом попытались подсчитать… получалось, что Францию покинули не менее пятнадцати миллионов человек – аристократы, инженеры, солдаты разгромленной армии. Строго говоря – я не знаю, для чего наши казаки участвовали во французской кампании – ведь смысла не было, германская армия могла бы опрокинуть французскую и сама. Но факт остается фактом – мы поучаствовали, и это здесь помнили до сих пор. Помнили – и ненавидели нас.

Не промахнусь…

Примерно три миллиона французов приняла Аргентина – там была крупнейшая французская колония в мире, во многом благодаря французам Аргентина стала тем, чем она является – кусочком Европы в Новом Свете, правда, со своей спецификой. Еще миллиона два разъехались по разным странам, в основном эмигрировали в САСШ. Но не меньше десяти миллионов – приняла алжирская земля, где эти колонисты принялись строить европейское государство на африканской земле – видит Бог, как им было трудно. Точно так же европейское государство строили с другой стороны Африканского континента буры – упорно и методично, как только они и умеют. И выстроили. И там, и там…