Дверь открывается, и гвардеец заглядывает в салон. Он направляет на меня амулет странной конструкции, светит фонарем в лицо, а затем смотрит на экран смартфона. Кивает и, хмыкнув, исчезает из поля моего зрения.
Видимо, первичную проверку я прошел.
Бестужев садится напротив меня, лимузин плавно трогается с места и въезжает в Боровицкие ворота. Мы проезжаем фасад Большого Кремлевского Дворца, Ивановскую площадь и останавливаемся у двери весьма неприметной по меркам помпезной архитектуры Кремля. Она ведет во флигель Николаевского дворца, который охраняют шестеро бойцов.
— Ваши руки, Князь! — учтиво произносит меланхоличный Бестужев.
— Извольте! — я протягиваю стянутые стальными браслетами запястья вперед, и Ярослав освобождает меня.
— Тебя не должны видеть в наручниках, — объясняет он.
— Тоже решение Цесаревича⁈ — едко осведомляюсь я.
— Нет, мое, — ровно отвечает Бестужев. — Следуй за мной.
Князь покидает салон, и я выхожу за ним. Мы ныряем в кромешную ночную тьму, а затем заходим внутрь здания. Длинный коридор без золотой лепнины, ковров и канделябров на выкрашенных в бежевый цвет стенах похож на офисный. Он оканчивается двустворчатыми стеклянными дверями.
Бестужев прикладывает карту доступа к считывателю, белые матовые створки бесшумно разъезжаются, и мы входим в довольно большой, заполненный людьми зал. В четырех углах стоят гвардейцы в активированной броне и с автоматами на изготовку, а центр оккупировали эскулапы всех мастей. Они не обращают на меня внимания, и я безумно этому рад.
Судя по обстановке, это гостиная. Дизайн интерьера мне привычен: медленно но верно входящий в моду минимализм. Ровные стены, углы и линии, много бежевого, белого и стального. Подобным образом оформлены офисные помещения в высотке Шувалова.
Следующие двери ведут в опочивальню Цесаревича. Я понимаю это по резкому больничному запаху, просачивающемуся сквозь узкие щели.
На этот раз Бестужев картой не пользуется: он негромко стучит в стеклянную дверь. Правая створка открывается, и мы входим в полутемную зашторенную комнату.
В центре ее стоит огромная кровать, на которой в переплетении капельниц и проводов лежит Алексей Романов. Его глаза закрыты, лицо осунулось, кожа бледна, словно бумага, а губы потрескались и кровоточат.
Меня настолько поражает болезненный вид Цесаревича, что я не сразу обращаю внимание на охраняющих его людей. Помимо уже привычных мне гвардейцев в боевой броне, я вижу двух женщин.
Они сидят у изголовья кровати Алексея. Одна из них — бабушка Цесаревича, Мария Андреевна, а вторая — его мать, Императрица Александра Давыдовна. У обеих изумрудно-зеленые глаза, и обе — сильнейшие Целительницы Империи. Видимо, жизнь в Цесаревиче теплится лишь благодаря их стараниям.
— Доброй ночи, Ваше Высочество, Мария Андреевна! — говорю я, склонив голову. — Доброй ночи, Ваше Высочество, Александра Давыдовна!
— Ты пришел! — сипло произносит Цесаревич, открыв глаза. — Подойди ко мне!
— Привет, Алексей! — отвечаю я, улыбаясь, делаю шаг вперед, и меня накрывает паралич.
Я не падаю вперед лишь потому, что сзади меня подхватывает Бестужев. Глаза бабушки Романова полыхают двумя ярко-зелеными огнями, она смотрит на меня разъяренной кошкой, которая готова убить за своего котенка.
— Не трогайте его! — гневно сипит Алексей. — Бабушка, он мне не враг!
Старуха поворачивается к внуку, пристально смотрит ему в глаза, а затем недовольно поджимает губы, и я вываливаюсь из Стазиса.
— Мы приветствуем вас, Александр Игоревич! — сухо произносит мать Алексея и брезгливо оглядывает меня с ног до головы.
Я все еще в спортивной одежде, небрит и изрядно помят. Немудрено, что подслеповатая старуха не признала во мне благородного цветного. После слов дочери она поняла кто я, и теперь лишь молча кивает, милостиво позволяя безродному бастарду присутствовать рядом с высокородным внуком.
— Оставьте нас! — неожиданно громко приказывает Алексей.
Проходит несколько секунд, но ничего не меняется. Охранники стоят на позициях и не двигаются, мать с бабушкой даже бровью не ведут, а я растерянно смотрю в глаза Цесаревичу.
— Оставьте нас! — просит Алексей с тем же результатом: все присутствующие в комнате персонажи делают вид, что не слышат Наследника Престола.
— Оставьте! — натужно молит он, кашляет и орошает простынь мелкими каплями крови. — Александр спас мне жизнь! И вам — тоже!
— Хорошо, сын! — произносит Александра Давыдовна дрогнувшим голосом и с достоинством поднимается с кресла.
Вдовствующая Императрица следует ее примеру, и обе женщины, хлестнув взглядами по моему лицу, исчезают за спиной. Бестужев кивает гвардейцам, и те покидают свои посты. Ярослав идет следом за ними, затем останавливается в дверях, оборачивается и вопросительно смотрит на Цесаревича.
— Все в порядке, Яр! — тихо говорит он, и Бестужев покидает спальню.
Я медленно подхожу к кровати, сажусь у изголовья и кладу руку на ладонь Алексея.
— Ты подарил мне несколько дней жизни! — тихо говорит он, и обескровленные губы кривятся в горькой усмешке.
— Я не…
— Наклонись — прерывает он меня.