Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках

В этой элите военные функции выполняли, главным образом, бояре и гриди, а политические – преимущественно одни только бояре. Участие в принятии важнейших политических решений и главная роль в исправлении публичной власти– это тот важнейший признак, который выделяет бояр в качестве знати (аристократии). Общественное признание (авторитет), богатство и распоряжение разного рода зависимыми людьми (власть в «частноправовом» порядке) – другие черты этого социального слоя.

В летописном известии о пирах Владимира все эти люди, которые приглашались на княжеский двор, названы также «дружиной». В главе II приводились и другие летописные известия, в которых слово дружина выступало в таком же смысле, указывая на общественную элиту (иногда во главе с князем, иногда и без него). Однако этот смысл не закрепился за словом в качестве устойчивого значения. В разных контекстах оно приобретало разные смыслы, постоянно как бы отталкиваясь от двух своих основных значений «спутники», товарищи и «войско, отряд», но снова возвращаясь к ним. Дополнительные определения и пояснения к этому слову, которые можно найти в летописи, не придавали ему каких-либо устойчивых специфических значений, то есть не сообщали терминологичности. Такая семантика слова и манера его употребления делают использование его в качестве научного термина проблематичным. Во всяком случае, его содержание в таком качестве должно специально определяться.

Представления, которые существуют в историографии вокруг понятия дружина, восходят к историографии XIX в. и связаны во многом с прямолинейным восприятием летописи учёными того времени. На историков, начиная с Н. М. Карамзина, большое впечатление производили упоминания «любви» князей к их «дружинам», нередко встречающиеся в летописях домонгольской поры. Одним из древнейших является то же летописное известие о пирах Владимира, где говорится, что князь вообще был щедр к своим людям, «любя дружину», и не только устраивал пиры для них, но и, например, велел исковать для них серебряные ложки[1107]. Из позднейших часто приводится в литературе некролог Васильку Константиновичу, князю ростовскому, убитому в 1238 г. монголами, который был до своих бояр так «кто ему служилъ и хлѣбъ его ѣлъ и чяшю пилъ и дары ималъ, тотъ никако ж у иного князя можаше быти за любовь его»[1108]. Эти упоминания считались отражением «дружинного быта», и, отталкиваясь от них, историки писали о тесной «домашней» связи князя и «дружинников», «общности очага и хлеба» и, в конечном итоге, некоем «княжом праве».

Эта картина «любви» князя и окружающих его людей настолько прочно вошла в сознание историков, что даже самые тонкие и серьёзные из них – такие, например, как А. Е. Пресняков – не задумывались по поводу того, стоит ли буквально воспринимать эти упоминания. Между тем, недоверие должен возбуждать один тот факт, что эта картина практически в тех же чертах повторяется под пером разных авторов и в известиях о Владимире Святом, правившем в Киеве в конце X– начале XI в., и в известиях о Васильке, жившем в первой половине XIII в. Неужели в отношениях князя и его людей ничего не изменилось за два с лишним столетия?

Очевидно, эта картина – просто некий образ, и совершенно другой вопрос, который должен решаться отдельно, – что в реальности стояло за этим образом (литературные или фольклорные шаблоны, идеология, стереотипы поведения и т. д.). Но в любом случае ясно, что слова некролога о боярах Василька– это не более чем метафора. Бояре эпохи перед монгольским нашествием имели свои владения и имущества, располагали зависимыми людьми, в том числе вооружёнными, и им совершенно незачем было питаться княжеским хлебом и пить из его чаши. Сложнее, вероятно, с рассказом о серебряных ложках для «дружины» Владимира, но и в нём, как показывают специальные исследования, присутствуют явные фольклорно-поэтические черты, в том числе, возможно, очень далёкие по происхождению от той среды, к которой они применены[1109]. Современные учёные, пытаясь уловить в рассказе какие-то отголоски реальности, тоже видят в нём скорее символическое содержание, весьма условно отразившее эту реальность[1110].

Один из главных выводов данного исследования сводится к тому, что общество эпохи князя Владимира представляло собой сложную и в то же время цельную иерархичную систему, совсем не похожую на модели, которые исходят из представлений, распространённых в науке XIX в., о неких «бродячих дружинах», скользящих по поверхности «земской» или «родоплеменной» «толщи народной». Хотя о слоях этого общества нельзя говорить как о сословиях в полном смысле слова, но некоторые из них – прежде всего, знать – уже в XI в. обрели устойчивость и обособленность, пусть даже пока большей частью de facto, а не de jure.