Бояре Стародубские. На заре

– А комната у вас маленька! – заметил знатный барин, приехавший с Шуваловым.

– Извините-с, прощенья просим, другой у нас нет!

Зная Ломоносова, Шувалов предвидел, что дело кончится бурей при наивных замечаниях его спутника. Все знали вспыльчивость Ломоносова, если его возмущала надутость или несправедливость. Известна была его ссора в академии и что он находился под арестом за сильную брань, которую позволил себе относительно одного немецкого профессора, притеснявшего Ломоносова. Ожидая бури, Шувалов поспешил выжить своего спутника.

– Знаете ли, что мне пришло в голову? – сказал он, обратясь к нему. – Пожалуй, наша добрейшая генеральша Глыбина заждалась нас да и ждать перестанет к ужину! Мы запоздали, а мне надо еще перетолковать здесь о деле. Ступайте к ней и предупредите ее. Скажите, что я должен был долго пробыть в конференции при высочайшем дворе; но здесь, у Ломоносова, останусь очень недолго, к ужину буду к ней.

Спутник Шувалова легко и быстро приподнялся со своего места, несмотря на свой пожилой возраст, при мысли, что он может пропустить прекрасный ужин с хорошей порцией вина: он спешил исполнить поручение Шувалова.

– Милый! – кликнул он, обращаясь к Яковлеву. – Сбегай, скажи, чтоб кучер подавал карету!

Яковлев посмотрел на него в недоумении; он молчал, но глаза у него загорались…

– Ступайте одни, батюшка! Ведь кучер у подъезда и подаст вам карету. Хозяйка затворит за вами дверь, таков уж ее обычай! – говорил, смеясь, Шувалов и спешил выпроводить гостя.

– Да-с, – говорил, провожая его, Ломоносов, – если вы желаете, чтоб артист прочел вам что-нибудь, спуская вас с лестницы, – это другое дело! А кликнуть кучера – можно и не имея таланта. Ведь актер не носит только шпаги, а для услуг не нанимался.

– Кто же вас разгадает, ученых людей! Ха-ха-ха! – смеялся гость собственной шутке, тяжелой походкой выходя из комнаты, едва справляясь со своей грузной фигурой и вышитым кафтаном и шпагой.

– Оставьте его, успокойтесь, Ломоносов! Вот вы в каком раздражении, а я спешил к вам душу отвести, из заседания.

– Простите, не могу гнуть спину! На море с детства, я сам был себе господином – и вовек не привыкну изгибаться!..

– Успокойтесь! Яковлев человек умный, простит невежеству; только посмеется с товарищами, передразнит этого барина на сцене. А вот есть у нас беда посерьезней!

– Что у вас, что? – встрепенувшись вдруг и забывая свою досаду, заговорил Ломоносов и, спрашивая, участливо подсел ближе к Шувалову.

– Как кажется, нам готовится война, – проговорил Шувалов, наклонившись к Ломоносову. – Нет возможности избегнуть ее! Прежде намеренно старались восстановить императрицу против короля прусского, – это были партии… А теперь король прусский сам неожиданно делает захваты, и нам нельзя избежать войны: мы обязательно должны помогать нашим союзникам – австрийцам.

– Война – зло, зло абсолютное! Но если обстоятельства вынуждают, то так и быть: открывайте войну против личного врага моего, Фридриха! Я не забыл ему, как он завербовал меня силой в солдаты своей армии, когда я спасался от долгов и бежал из Марбурга в Голландию, чтоб морем проехать в Россию и начать работать на родине. Ведите войну, коли так нужно, но не забывайте нашего новорожденного университета! Выхлопочите вы для русского народа…

– Мы обговорим все это в другое время, – прервал с улыбкою Шувалов. – Обо всем перетолкуем, долго переговорим! – уговаривал он вспыхнувшего Ломоносова. – А теперь прощайте, надо исполнить обещанное и спешить к нашей генеральше. Ведь вы знаете, кто эта генеральша? Это недавно вышедшая замуж фрейлина императрицы, Анна… – Шувалов остановился на минуту, готовясь произнести ее фамилию.

– Харитонова?.. – невольно подсказал Яковлев в волнении.

– Анна Ефимовская, – поправил Шувалов, – она вышла замуж за генерала Глыбина.

Шувалов сказал еще несколько ласковых слов и дружеских увещаний, обращаясь к Ломоносову, желая ему быть покойней и здоровей, ласково поклонился Яковлеву и вышел.

Яковлев стоял ошеломленный вестью о замужестве Анны: сердце у него упало. Отчего же, думал он, не радует меня эта весть? Что ж это мне так больно? Он молча сел на прежнее место против Ломоносова, собиравшего листы рукописи, которую он готовился прочесть.

Отчего бы действительно было падать сердцу Яковлева? Он не был влюблен в Анну, хотя любовался ею. Скорей это было от участия к ней: за кого вышла она, по ее ли воле свершилось это замужество? И, сверх того, он был разлучен теперь с обеими старыми знакомыми. Милый ему когда-то хутор опустеет навсегда. Ему представлялся добрый старик, теперь одинокий. Ну что же делать, говорил он сам себе, ведь и все должно проходить когда-нибудь на этом свете. Но и эта мысль не очень поддержала и утешила его; он сидел молча, в раздумье.

– Что? И ты приуныл, друг Яковлев! – сказал ему хозяин дома. – Вот мы опять одни, и оба невеселы.