Бояре Стародубские. На заре

Зима прошла, спектакли давались реже; труппа Волкова вернулась в Ярославль, в Петербурге осталось только несколько артистов из этой труппы. Артисты эти были оставлены по приказанию государыни при Шляхетском корпусе для изучения иностранных языков: так заботилась императрица об образовании даровитых артистов, о развитии талантов. В числе этих артистов был и Яковлев; как видно, счастливая звезда его не переставала ему покровительствовать: он был оставлен в Петербурге при «Рыцарской академии», как называли тогда еще корпус, устроенный первоначально Минихом для усовершенствования дворян в военных науках. Но в нем преподавались не одни военные науки, в корпусе этом преподавались иностранные языки, древние и новейшие; учеников упражняли также в занятиях русским языком и литературой. Таким образом, Яковлев вместе с Дмитревским проводили утро в занятиях, по вечерам выходили на сцену в самом корпусе, а часто и в придворном театре Летнего сада или в покоях самой императрицы. Распоряжаться этими представлениями поручено было вошедшему тогда в известность писателю Сумарокову. Сумароков также получил свое образование в том же Шляхетском корпусе; там начал он первые опыты на литературном поприще, там написал он свои первые стихи и драму. Сумароков был образованнее и развитее в занятиях окружающего его остального общества, и Яковлеву было лестно войти в сношения с ним. Сумароков был одним из немногих людей того времени, не стыдившихся принимать у себя артистов. Прием у него был нероскошен; он жил с семьею в нескольких небольших комнатах и никогда не был богат деньгами. Но хозяин был радушен, а разговор его был так занимателен, что гости не обращали внимания на бедную обстановку. Русское общество начинало гордиться зарождавшимися на Руси наукой и искусством, но обеспечить даровитого ученого или знаменитого писателя не казалось необходимым. Сумароков по рождению принадлежал к старому боярскому роду и по выходе из корпуса был принят на службу при дворе. Ему было 22 года, когда он сделан был адъютантом генерал-фельдмаршала Разумовского. Впоследствии сам он дослужился до бригадира, но никогда не был он не только богат, но даже не получал достаточного содержания по службе, хотя талант его был признан всеми и из него извлекали посильную пользу.

Яковлев встречал и Ломоносова, который был в то время уже профессором при Академии наук. Ломоносов жил очень скромно; простой и приветливый со всеми, он был доступен и для артистов. В то время когда он был известен своими трудами и талантом на поприще научном, он едва начинал выходить из гнетущей его бедности; все это удивляло Яковлева, он задумывался над всем, что видел вокруг себя. Яковлев попал наконец в среду, имевшую большое влияние на его дальнейшее развитие. Таланту артиста легко было развернуться при такой заботливости о его воспитании, когда ему давали возможность приобрести новые знания, а в обществе он находил хотя маленький кружок людей образованных, в доме которых была сфера, поддерживающая его умственную жизнь. Большая же часть общества превозносила таланты артистов, но сторонилась от них, как от людей низшей породы – или, по крайней мере, людей низшего слоя. Немногим лучше было и положение ученого. Но Стефан Яковлев был до сей поры так доволен приветом немногих, ценивших в нем даровитого, умного человека, что не замечал отчуждения от остального мира. Ему пришлось испытать глубокое сожаление о том, что никогда уже не встретит он более своей старой знакомой, Анны, после того как он совершенно случайно узнал о ее замужестве. Это случилось в один вечер, когда не было назначено никакого спектакля, и он, по обыкновению, отправился в квартиру Ломоносова. В этот вечер Ломоносов собирался прочесть вслух недавно сочиненную им оду, а такое чтение всегда привлекало к нему знакомых. Но на этот раз Яковлев никого не нашел у Ломоносова; он не жалел об этом, потому что общество самого хозяина было ему всегда интересно. Хозяин был в этот день в совершенно мрачном настроении, находившем на него порою после всех неприятностей, испытанных им по службе в академии и раздражавших его характер. Ломоносов был одет по-домашнему, в темном поношенном кафтане, лицо его раскраснелось. В этот день, как он говорил, ему пришлось вынести особенно много неприятностей в академии от враждовавших с ним профессоров-иностранцев, желавших захватить в свои руки не только преподавание иностранных языков, но и преподавание русской истории! При таком раздражении Ломоносов, чтоб заглушить неприятные впечатления, имел обыкновение выпивать несколько рюмок вина или водки. Эта привычка, почти всюду встречавшаяся тогда среди русского общества или, может быть, сначала захваченная во времена учения Ломоносова среди немецких буршей, привычка искать утешения в вине, уже начинала искажать простое, открытое лицо Ломоносова; развивавшаяся тучность придавала тяжеловатость его походке и движениям. Только большие светлые глаза смотрели по-прежнему умно и вдумчиво.