Бояре Стародубские. На заре

За последнее время узнали они много нового, испытали много неприятного и тяжелого. До этой поры они повиновались матери, и незаметно было вмешательство чужой руки. Теперь проявилась власть деда и начинала тяготеть над ними еще одна чужая воля. Степаниду сильно журили за опасные сношения с черницами, и запрещено было принимать их; служащим при доме запрещено было допускать черниц близко к усадьбе. Захар был заподозрен, и за ним присматривали. Внизу, на пороге лестницы, ведущей в терем, сидел старик, сказочник боярина Савелова; он же сторожил лестницу и ночью.

Сама Ирина Полуектовна выдержала допрос Никиты Петровича о том, не потакала ли она дочери. Долго после того она ходила растерянная, не спала и не ела. Обе боярышни редко выходили даже в огород или в сад с мамушкой, несмотря на хорошие дни в начале октября.

Обе сестры сидели за вышиваньем, чтобы сократить время. Паша замечала, что вянет сестра, болеет душой, и, чтоб утешить и рассеять ее, читала ей вслух Евангелие по совету священника их, отца Максима, который указал на это чтение как на спасенье для боярышни.

– Не жалей, что не видишь черниц, – говорила Паша сестре, – и без них можно читать святые книги. Я немного поучилась у тебя, а уж читаю Евангелие и все понимаю.

– И я рада. Сказывал отец Максим, что в Евангелии самой можно узнать, о чем проповедь Христа была, – сказала Степанида.

– Мы с тобой прочли все Евангелие, и нигде апостолы не указывали, чтобы двумя перстами креститься должно было… – высказала меньшая сестра.

– Правда, но после их святые отцы так положили, – так и должно быть! Так сказал протопоп Аввакум; у меня листочки были, списанные с его слов, – говорила Степанида.

– Отец Максим говорит, что только Божие слово помнить должно и то, что Господь от нас требует; приказывает он любить ближнего, делать добро и властям повиноваться. А ты не слушаешь ни родительницы, ни деда; не был бы то грех на душе твоей.

– Вот это меня и сокрушает! Не знаю я, кто правду говорит, родительница ли, черницы ли или батюшка Максим? Думаю, думаю, и голова у меня разболится! Не пойму, где правда! – с сокрушением и ломая руки горячо высказывала Степанида.

– Зачем тебе понимать стараться, – отец Максим говорит, что надо веровать и не думать о том, чего понять мы не можем! И Господь от нас больше ничего не потребует. Евангелие надо помнить и заповеди исполнять, – убеждала меньшая боярышня.

– Апостола Павла ты не читала или не помнишь, – сказала Степанида, вскинув вдруг глазами на Пашу, что всегда пугало сестру; в глазах Степаниды Паша провидела много тайного и непонятного.

– Указывает, что лучше не женитися и не выходить замуж тому, кто желает спастись. Этого нам батюшка Максим и не сказывал. Вот я и думаю, что и по Евангелию тем же путем спастись можно! – закончила Степанида успокоенная, и по лицу ее разлилось выражение тихого довольства.

– Вот ты сама нашла себе путь, а черницы твои на него не указали; может, и сами они не по хорошей дороге идут, – спешила доказывать Паша.

– Господь простит им, если они ошибаются. По вере вашей дастся вам, сказал Господь! – задумчиво ответила Степанида.

– Да худо, что они других всех сманивают, не знающих слов Христовых, – заметила Паша.

– В том нет вины, – по усердию старались они; Бог им то простит!

– Пусть Бог им простит! А ты, сестра, не должна видаться с ними! – просила Паша.

– Я больше никогда не увижусь с ними, но буду о них всегда молиться: они привели меня к спасению! – был ответ сестры.

Паша порадовалась про себя такой перемене и повеселела. Она открыто взглянула в лицо сестры, чего давно не в силах была сделать. Она знала теперь, что у нее на душе, и не опасалась заглянуть ей в глаза. А прежде она боялась увидеть в них что-то суровое и непонятное, словно затаенное.

Время шло. Наступила зима; первый снег посыпался большими хлопьями, и Паше вспомнилось их катанье в санях. «Позволят ли нам кататься в эту зиму, не помешает ли старый боярин Стародубский?» – вот о чем она тужила. Но добродушный дед подумал о ней.

– Не запрещай боярышням прокатиться в санях на воле, – говорил он Ирине Полуектовне, – ты только одних их не отпускай. Пусть катаются с ними и сенные девушки, и Феклуша чтоб их провожала.

Какой радостью было для Паши такое позволение! Она позабыла всю принятую с возрастом степенность и, как в хороводе, пронеслась кругом по комнате, притоптывая ножкой. Ее радость вызвала улыбку даже у Степаниды.

– И ты поедешь с нами, сестра, ведь в этом нет греха или вреда! – говорила ей Паша.

– Поеду. Ты веселись, а я на тебя порадуюсь! – ответила сестра.

И снова начались катанья по берегу Ветлуги. По окрестности раздались звонко песни все молодых голосов сенных девушек и вышивальщиц Ирины Полуектовны, провожавших боярышень. Голоса эти были и грубоваты, и крикливы, но в них слышалось, что то молодость веселится и радуется жизни.