Бояре Стародубские. На заре

Но сладкие беседы были прерваны неожиданным появлением мамушки Игнатьевны.

– Что тебе, мамушка? – спросила Степанида удивленно.

– Я вот с этой святой душой потолковать пришла. Знаешь ли, мать-черница, что есть такой у нас боярин, что вас больно не любит!.. – спрашивала Игнатьевна.

– Пусть простит ему Бог, по неведению люди зло творят!

– Нет, он ведает, что вы зло разносите, отрываете народ от Церкви Православной… Вы-то все отступники…

– Брани, брани! За гонение возлюбит нас Господь! – говорила Нефилла кротким голосом; но сквозь далеко еще не усвоенную кротость в голосе ее слышны были звуки, напоминавшие о вражде и ненависти. Степанида растерянно смотрела на ссорившихся старух.

– Уйди! Уходи, Степанида Кирилловна, если нежелательно тебе, чтоб я выдала эту черную ворону боярыне и боярину! – говорила мамушка, силою стараясь вывести из кухни боярышню, взяв ее за руку.

Разъяренная черница опередила их на дороге к двери. Она стала на пороге и с сверкающими глазами из-под надвинутого на лоб платка подняла руку и послала Игнатьевне двумя перстами крестное знамение.

– Прочь, прочь! – кричала старая мамушка, открещиваясь по-своему, закрывая глаза, чтобы не видеть такого нечестия. Степанида освободилась из рук ее и, обняв черницу, быстро увела ее в сени. Она указала Нефилле небольшую лестницу, по которой можно было сойти на внутренний двор, где были конюшни и черница могла найти Захара. Нефилла быстро исчезла, а Степанида, заплаканная, бросилась в терем к родительнице и жаловалась ей на суровое обращение со странницей.

– Вечером расспрошу Игнатьевну, а пока помоги мне попоить деда душистой травкой, – спокойно ответила ей Ирина Полуектовна. Игнатьевна вошла, готовая к допросу, но разбор неудовольствий между нею и боярышней Степанидой был отложен до вечера.

Старый боярин Никита Петрович Стародубский, вернувшись из Москвы в свою вотчину за дряхлостию и слабостию, жил уединенно и скучал без сына. От скуки он ссорился с приказчиком, с крестьянами и вошел в препирательство с воеводой Костромы за посадских людей, поселившихся на его земле. Возвращаясь из Костромы, заглянул он к Савелову и застал больного в невеселом расположении. Лариону Сергеевичу только что решилась Игнатьевна донести о посещениях Нефиллы.

Испросив позволения посетить больного, она приотворила дверь его комнаты и просунула голову; боярин прочел на ее добром лице следы тревоги и беспокойства.

– Войди! – сказал он, поправляя подушки, на которые облокачивался, сидя на своей высокой постели.

– Великого блага и здоровья тебе от Господа! – говорила, входя, Игнатьевна и, кланяясь до земли, просила боярина выслушать верную слугу его.

– Коли дело есть, говори! – сказал Ларион Сергеевич.

– Дело немалое, речь моя будет о боярышне Степаниде Кирилловне…

– Что с нею приключилось? – спросил боярин испуганно, приподымаясь с подушек.

– То, что повадила она к себе черниц и странниц, сбивают они вашу голубушку с толку: научили креститься двумя перстами и их книги читать. Началось то еще на Унже, а вчера и сюда пробралась черная, мать Нефилла! Слышала, что подговаривала она нашу голубку вступить в скит, посетить их сборище! Рассуди, боярин, как нам сберечь ее.

Вся в слезах мамушка ждала ответа боярина, который выслушал все молча и задумчиво и ответил спокойно:

– Не плачь, беды большой нет! И если то было невдомек Ирине Полуектовне, так мы здесь сбережем боярышню. Вели запереть у лестницы теремные двери, а на лестнице посадить сторожа…

– Не годится Захар… – робко прервала речь боярина Игнатьевна.

– Найдем понадежней, – возразил боярин, – сказочника моего посади, он будет и сказки сказывать! Поговорим с родительницей и с соседом посоветуемся: все по молодости, думаю. Отдадим замуж, поумнеет. Ступай, ты не в ответе, только не болтай о том.

– Спасибо за милостивое слово, спаси нас Господь, отведи беду! – кланяясь, проговорила Игнатьевна и скользнула в дверь, чтобы незаметно вернуться в терем. Едва успел обдумать, что слышал, Ларион Сергеевич, как доложили о приезде Стародубского.

– Получше ли тебе, боярин? – спрашивал, входя за слугою, Никита Петрович.

– Сил нету прежних! – жаловался Савелов.

– Приободрись, переломи недуг, вот я не балую себя, дома не сижу, хотя и одряхлел по воле Господа, и ты бодрись!

– Не в охоту мне! – проговорил боярин Савелов, и в болезни сохранивший кроткий взгляд и спокойную речь. – А где же ты побывал, Никита Петрович? – спросил он.

– В Костроме. Вызывал меня воевода.

– Что нового там?

– Все то ж! Недостает, вишь, войска и денег на ратных людей. И еще бы наложил деньгу воевода, да не на кого, посад без людей остался! Семейные разбрелись по вотчинам, одинокие уходят к раскольникам, а раскольники уходят на Дон и в Сибирь, скиты устраивают в пустынях.

– Спугнули их напрасно, они на местах бы молились, дома! – проговорил грустно Савелов.

– Да ты одурел, что ли, боярин? – крикнул Никита Петрович. – Ведь они на месте наших попов не хотят!

– По глупости, по слепоте, – возражал Савелов, – одумались бы сами и поняли, что Господь один и все люди братья!