Бояре Стародубские. На заре

– Всего бывало, пан болярин, – заговорил он, обратясь к Алексею, – и запорожскому войску служили, и у ляхов панам, вместо волов, на себе плугом пахали, а теперь тут в овраге притаились, ждем: не будет ли лучше от милости русского царя!

– Господь поможет, так одолеем ваших врагов, и вас царь не оставит своею милостию, – ободрил старика Алексей, – а теперь поживей размести нам людей по хатам, покормите, мы заплатим!

– А кто же у вас ранен? – спросил старик, поглядывая на обвязанную ногу Алексея.

Алексей молча подъехал ближе к говорившему старику; хотя рана была не велика, но от скачки нога отекла и усталость одолевала Алексея; голова его отяжелела, а легкий озноб пробегал по нему при каждом более живом движении; он рад был отдохнуть теперь в хате этого старика; седой Пушкарь, как звали его в поселке, подошел к коню Алексея и поклонился, сняв шапку и переминая ее в руках; посмеиваясь, он ласково глядел в лицо Стародубского.

– Должно быть, старый вояка! – сказал он. – Может быть, еще с Вишневецким або с Богданом воевал, – говорил он, покачивая головой, все глядя на молодое лицо боярина.

– С Богданом не воевал, а с татарином привелось столкнуться в степи, его взяли живым, а ногу успел он мне оцарапать, – ответил Стародубский.

– Ну, давай проведу тебя под уздцы за твое лыцарство! – говорил Пушкарь. – Не побежал от татарина, ты, стало, вояка будешь, потому, кажешь, царапина, а из той царапины немало и крови вытекло! Ну, моя старуха да молодая тебе промоют ту царапину, им не в первый раз тем делом орудовать!

Разговаривая, Пушкарь вел за узду усталую лошадь Алексея; понурив голову, шла она послушно за ним вдоль улицы; им встречались толпы женщин и детей, собравшихся поглядеть на русских.

– Воины не в лаптях, таки ж чеботы на них, як и у нас, – скороговоркой сообщали друг другу женщины, прикрывая вполовину свои лица полой толстой серой свиты, сермяги, и глядя на рейтар.

– А сказали, что и нас всех в лапти они обуют, коли отымут у ляхов, – говорили другие.

– Так же врет народ, пугает! – толковал женщинам приземистый малоросс, стоявший в толпе между ними.

– Известно, паны, так и обуты! – заметил худой и длинный, с черными, как угли, глазками крестьянин с недовольным лицом. – Не то худо, что в лаптях они ходят, а то худо, что воевод своих к нам посылают.

– Болтай больше! А своих панов позабыл? – живо заговорила рядом с ним стоявшая баба. – Кто тебе шрам-то прописал через всю маковку? А и убил бы, так никому бы не ответил! А их воевода ж за кажну христианскую душу в ответе будет, – быстро отчитывала смуглая, сухощавая женщина, все мускулы которой шевелились заодно с вылетавшими у нее словами.

– Вот, жинки, кланяйтесь да скажите спасибо пану болярину, чуть було не убил за вас татарина, да живьем его взял! – шутливо вскрикивал перед толпой Пушкарь.

В толпе послышались одобрения и басом и визгливыми голосами женщин. Алексей и слышал и видел все как сквозь сон, опьяненный долгим вдыханием зимнего степного воздуха и разнообразием впечатлений; к тому же он чувствовал сильную боль в ноге и тяжесть в голове; убаюканный теперь и тихой ездой, и внезапно наступившими сумерками, он вслушивался в звонкие голоса и улыбался и толпе, и своему провожатому, не говоря ни слова; все молча достиг он, наконец, избы Пушкаря.

– Приехали, слава тебе Господи! Слезай с коня да иди отдыхать, болярин, – говорил Пушкарь, отворяя еще не запертые на засов ворота своего двора. Алексей въехал во двор, в котором, казалось, было много клетей и навесов, но не видно было ничего живого, кроме высокого и лохматого пса, вышедшего навстречу хозяину и мирно пропустившего Алексея, будто чуя, что он попал в милость; Пушкарь помог Алексею сойти с коня и постучался в окно своей хаты; невысокая женская фигура отворила дверь избы, и в полумраке сеней блеснули ее глаза и высокий белый лоб.

– Посылай нам Василя, та швыдче! – крикнул Пушкарь.

Из дверей избы вынырнул сухонький малый, лет семнадцати, и ждал приказаний, робко взглядывая то на Пушкаря, то на Алексея.

– Бери панского коня, дай ему корму. Да крепко запирай ворота: татаре недалеко от поселка… – сообщил Пушкарь.

Мальчик покосился как-то в сторону при имени татар и, нагибаясь, нырнул с крыльца, убегая исполнять приказание хозяина; сквозь отворенную дверь на входящих пахнуло теплым паром, и пламя горевших в печи сучьев осветило их лица.

– Здоровы були! – проговорила, встречая их, поднявшаяся со скамьи старуха. – Кого-то нам Бог посылае? – спросила она мягко; в голосе слышалось желание ласково принять гостя.

– Бачишь, що то не з Польши, а з православной стороны гости! Как тебя звать, болярин? – отнесся старик к Алексею с вопросом и поклоном.

– По имени зовусь Алексеем, а родом из бояр Стародубских, – назвал себя Алексей.

– То гарна кличка! – мягко смеясь, залепетала старая Олена, жена Пушкаря. – От старого дуба молодая ветка! Благослови ж вас, Господи Боже, щоб за правду и за веру стояли!

– Ну, швыдче, жинка, развяжите та огляньте болярину ногу: дорогой в степу татарин напал тай прострелил! – рассказал Пушкарь.