Бояре Стародубские. На заре

Достигнув оврага, шедшего по обе стороны реки Янычарки, перерезывавшей его своей неширокою полосой, казаки начали осматривать овраг. Он шел между двумя круто поднявшимися горами, узкий и поросший внизу, на дне, деревьями и терновником. В обеих горах при спуске ко дну оврага проделано было что-то вроде пещер, вероятно когда-нибудь прятавшимися тут казаками и их семьями. Между густыми кустами терновника, калины и боярышника, под огромными вязами, осинами Волкуша отыскал, наконец, пустку: маленькую хатку пустую, сложенную над землянкой из нескольких звеньев дерева, с одним крошечным окном и земляной насыпью на крыше, поросшей травой, совершенно скрывавшей пустку. Издали она казалась земляным курганом, и входная дверь завалена была огромным валуном. Женщины поместили в нее все свои пожитки. Волкуша провел с ними часть ночи, чтоб они привыкли и не пугались в одиночестве в этом убежище. Перед рассветом простился он с ними; Олена перекрестила и благословила его при свете лучины, а Гарпина с плачем и рыданьем насилу выпустила его из пустки.

«Чи мы побачимось?» – спрашивала она с сомнением.

– И Василя нема! – приставала Олена.

– Та прощайте ж, храни вас Господи! – воскликнул вполголоса Волкуша, и как дикая кошка, карабкаясь меж деревьев, он всполз на верх оврага. Затем послышался мерный топот его коня, и женщины остались одни.

Несколько раз еще проведал их Волкуша, сообщая им обо всем, что произошло в поселке и Чигирине. По его словам, семьи реестровых казаков бежали толпами в Чигирин или на юго-восток, в Россию, от полчища татар и турок, разгромивших Умань. С турками шли и крымцы.

– Город Ладыжин взяли приступом, – говорил Волкуша. – Чи выстоит Чигирин?.. – спрашивал он тоскливо. – По дороге от Умани турки перерезали всех жителей поселков и полили кровью весь путь свой. Степь уже не зеленела; где кровью облито, а где повыжжена трава. Уж стаи воронов к нам налетели, – недалеко, видно, и их поганые полчища!

Затем обе женщины остались без всяких вестей на целые недели; питались они одним хлебом; по ночам только осмеливались разводить огонь и варить себе кулиш или борщ из щавля и борщевника, росших на дне оврага. Кусок сала считали они верхом роскоши. Но хуже всяких лишений был страх за своих и за себя в будущем!

Гетман левобережного казачества, перешедшего в подданство России, Самойлович получил, наконец, указ из Москвы идти на Дорошенко, пока не прибыли к нему на помощь крымцы. Самойловичу велено было соединиться с войском Ромодановского.

– Идем на Дорошенко! – говорил Самойлович. Он не любил Дорошенко, желал удалить всех соперников и соединить под своей властью все казачество. Он покорился русскому царю, был назначен русскими, но боялся соперников и чернил их перед московским правительством.

– Идем вместе, боярин, – говорил он Ромодановскому. – Назначь мне в помощь полк драгунов да полк рейтаров полковника Шепелева! – просил Самойлович, спешивший сразиться.

– Как прикажет великий государь Алексей Михайлович! – с достоинством отвечал боярин Ромодановский.

– Указ получен! – живо ответил Самойлович, расстилая перед Ромодановским государев указ на столе в передней комнате квартиры, в которой принимал воевода приходящих по делам; эта комната была его канцелярией и служила для совещаний в зимнее время.

– Получен указ, так надо идти! – задумчиво и невесело проговорил Ромодановский. Все замечали, что он неохотно ждал похода на Чигирин, по возможности отдаляя его. Носились слухи о его переговорах с турками насчет сына его, бывшего у них в плену. Турки грозились убить сына воеводы, снять кожу с живого, набить из нее чучело и прислать это чучело отцу, если он пойдет против них.

– Надо идти! – грустно проговорил воевода, когда дьяк его приказа прочел вслух всем указ царя.

– Немедля выступать надо! – торопливо заявил Самойлович. – То я всегда говорил, что нельзя верить Дорошенко! Он вам подданство предлагает, а тем же часом и к крымскому хану посла шлет!

– Верно ли все то, что болтают? – спросил воевода, изменяясь в лице.

– То верно! Дорошенко же сам всем заявил: никогда, вишь, я не уступлю булавы поповичу Самойловичу! Вот он как меня чествует… – продолжал гетман.

– Норовит попасть сам в гетманы, – заметил Шепелев, – потому и тормозит дело.

– А на Запорожье Серко тоже свою кашу заваривает: перезывает туда к себе Дорошенко со всеми войсковыми клейнодами; требует, чтобы всю казну сдали им туда, на Запорожье! – жаловался Самойлович.

– Наше дело исполнить, что от царя указано! – высказался полковник Шепелев. – Доведем до конца, чтобы вся Украйна воедино соединилась в подданстве русского царя.

– И чтоб один гетман был, – от русских выбирался! – добавил Самойлович. – А то все против меня замышляют… со всех сторон!.. – высказался он озабоченно.

– У вас на Украйне все не в порядке: все друг на друга идут! – заметил Шепелев.

– А полковник любит все крепко в руках держать, порядок любит! – подсмеивался Самойлович, намекая на крутой нрав полковника и суровость, на которую уже жаловались рейтары в полку его.