Бояре Стародубские. На заре

По обычаю, показавшиеся на пороге палаты служители ввели к боярину Симеона Полоцкого, который приоделся в монашескую рясу черного тонкого сукна, жалованного царем; высокий монашеский клобук увеличивал рост его; большой перламутровый крест, висевший на груди, скрашивал его мрачную одежду. Симеон Ситианович, стоя на пороге, поклонился боярину низким поклоном и, приближаясь ко встречавшему его боярину, наклонился вперед, уставив на него свой проницательный взгляд, будто желая угадать, о чем думает боярин, пригласив его к себе.

– Здоров ли, боярин Артамон Сергеевич? Время ныне так изменчиво, – значительно проговорил Симеон Ситианович.

– Желал бы побеседовать с тобой о многом, уважаемый отец Симеон, – ответил хозяин.

– Не о книгах одних?.. Угадал я?..

– Ты двадцать лет прожил в нашем царстве и ведаешь обо всем, что творится в нем.

– Долгая жизнь поучает, – ответил Симеон.

– Мы сядем здесь, – говорил хозяин, – и подождем наших помощников; монахи принесут вновь построенные книги. Отпустив их, скажу тебе все, что на душе у меня лежит тяжелым камнем.

– Все святые да помогут тебе! Я же – грешный и смертный человек и не всемогущ! – грустно произнес Симеон.

– Но царь и царевны уважают слова твои… – проговорил Артамон Сергеевич.

– Все в воле Господа! – сказал Симеон, спокойно расположившись для беседы на стуле с высокой резной спинкой и обратив глаза на расписной потолок палаты. Он спокойно прислонился к резной решетке стула, и слова полились у него, видимо услаждая собственный слух его. Симеон и писал, и говорил красно.

– Высоко над нами небеса, – говорил Симеон, как бы задумавшись, – и всегда ли может быстро проникнуть и достичь их молитва наша? Может ли вознестись она до третьего, самого высокого неба? Может ли защитить нас от клеветников и злобников? Не заградить им уста жезлом, как псам лающим! Буесловцы и козлища нечестивые!

Боярин слушал Симеона; ему так знакомо было его красноречие; он узнавал и выражения, и мысли, часто попадавшиеся в его книгах.

– Ты угадал, отец, о чем я думал говорить с тобой! Уповаю, что твои словеса, исполненные мудрости, смирят восставших на меня! – сказал боярин Матвеев.

– Ангел-хранитель не покинет тебя! Ведома Господу вся любовь твоя к свету книжному и желание внести учение в страну мрака и невежества! – говорил ученый монах.

– Но да идет ли мимо меня чаша страданий? Известно ли тебе что-нибудь о том?.. – спрашивал, содрогаясь, боярин.

– Антихрист сеет плевелы ненависти и во образе женском является, – вполголоса добавил Симеон Ситианович значительно. – Но венец веры поддержит и спасет тебя в страдании. Все здесь временно. Служат антихристу диаволы и полудиаволы в образах человеческих, и служит пол женский, тля! Но земля возродится в новом блеске, и цветы расцветут на радость.

– Да не на радость мне слова твои, отец: вижу, чуешь ты долю мою, что лежит предо мной, – прервал Симеона боярин Матвеев, сокрушенно склоняя голову свою на руку, облокотившуюся о стол. В глазах боярина стояли слезы; он думал о царице Наталье Кирилловне, его собственная судьба огорчала его не менее ее сиротства.

– Не обманывают тебя разум и зрение; но борьба и вера спасают нас, – проговорил Симеон.

Тронутый словами и звуками голоса монаха, боярин вслушивался в каждое его слово; но сам Симеон не мог заглянуть в далекое будущее, грозившее поглотить и потопить все доброе в смутах, поднятых накопившейся ненавистью и мелкими происками запертых в терем разнообразных сил и самолюбивых желаний, ради которых не жалели никого вокруг себя.

На пороге палаты появились помощники Симеона Полоцкого по исправлению книг церковных. То были монахи, переселившиеся в Москву из Киева еще со Славинецким; тут был и грек Арсений, исправлявший старые книги по греческим образцам и рукописям. С поклонами приблизились вошедшие монахи.

– Вот книги, вновь отпечатанные: здесь и переводы святых отцов, составленные Епифанием Славинецким, – сказал монах Чудовского монастыря Евфимий, глубокий поклонник Славинецкого. Монах разложил на лавке у стены большую кипу принесенных им книг; другие вошедшие с ним также раскладывали свою ношу, чтобы Симеон мог обозреть все их.

– Да! Епифаний Славинецкий был один из первых прибывших к нам из монастыря Киевского братства. И жил он далеко, на краю Москвы, у Воробьевых гор, в Андреевском Преображенском монастыре. При нем было наше первое училище, – задумчиво вспомнил боярин Матвеев.

– Пришлось ему на долю поучать у нас на Москве, а сам учился в иностранных землях! – говорил монах Чудовского монастыря Евфимий. – Трудился он много и в нашем Чудовском монастыре и в достойный вид привел наше богослужение. Он указал нам, как должны мы совершать все при богослужении, во славу Господа. Большую часть жизни провел он в нашей обители и похоронен у нас, – закончил монах[9].

– Да, конечно, великий труженик и ученый человек был Епифаний, но любил скрываться от мира и не открывал своих познаний, – сказал Симеон Полоцкий.