Бояре висячие

Но широкий жест исследователя оказался гибельным для его открытия. Петр сам воспользоваться слишком специфичными советами не мог и передал их своему лейб-медику Лаврентию Блюментросту. Блюментрост не замедлил ими поделиться со смотрителем петербургской кунсткамеры, в будущем личным врагом Ломоносова, И. Шумахером. Шумахер — с очередным лейб-медиком, Ригером. И уж Ригер, уехав из России, публикует рекомендации под собственным именем. Судьба покарала за воровство. После стольких не слишком компетентных хранителей секрет утратил множество подробностей, и добиться при его помощи тех чудес, которых добивался Рюйш, стало невозможным. Секрет анатома был безвозвратно потерян.

…1977год. Гданьск. Мариацкий костел. Если обратиться к языку обыкновенных измерений, алтарь, некогда поразивший Петра, не был огромным. Скорее наоборот. Два с небольшим метра на три при раскрытых боковых створках. Но это теория. Первое же ощущение, которое рождалось при взгляде на алтарь, было чувство всеобщности. То, что происходило, касалось всех, охватывало всю землю, каждого из живущих на ней. Казалось, все люди были унесены человеческим прибоем, бившимся у ног крылатого рыцаря — архангела Михаила с напряженно-сосредоточенным, почти страдающим выражением юного лица. Одна его рука едва удерживала громадные весы, на чашках которых взлетали человеческие тела. Другая длинным узорчатым мечом отмечала их судьбу: праведные — и грешные, достойные и недостойные, заслужившие вечное блаженство или вечные муки.

А кругом метались в отчаянии люди. Не сокрушались о грехах, не просили о пощаде, не надеялись на милосердие — боялись, рвали на себе волосы, бились в судорогах, рыдали без слез, с искаженными животным ужасом лицами. И стелилась, насколько хватает глаз, пустая, равнодушная земля, вспучившаяся холмами раскрывающихся могил.

Да, Страшный суд. Только тот ли, мистический, о котором с торжеством и бесконечными угрозами толковала церковь? Неуверенность праведников, испуганная растерянность тех, кто еще встает из-под земли, отчаяние осужденных — художник Ганс Мемлинг слишком по-человечески видит каждое чувство, движение, черту лица. Некрасивые, неловкие, растерянные от своей неожиданной наготы, поднимаются в левой створке праведники на лестницу фантастической постройки — полузамка, полуготического собора, который должен означать собою рай. Над их сбившейся тесной толпой, на высоких башнях, поют, играют, трубят в трубы подростки-ангелы с широко расплескавшимися по небу крыльями. И те же люди, цепляясь друг за друга, срываясь со скалистых уступов, падают в охватившее правую створку адское пламя: старые и молодые, цветущие и изможденные, всегда обыкновенные. И над теми, и над другими, в венке переливающихся всеми цветами радуги одежд апостолов, встает немолодое, отечное лицо Христа с отрешенным взглядом холодных, не тронутых мыслью о страданиях глаз.

Но закрываются створки, и на их обороте застывают выписанные гризайлью — одним серым тоном — статуи скорбной Мадонны с Младенцем на руках и изогнувшегося в гибком движении крылатого рыцаря, поражающего запутавшегося в складках его одежд сатану. И в наступившей звенящей в ушах тишине — кто сказал, что цвет не может звучать! — вот-вот услышишь сдавленное дыхание опустившихся на колени мужчины и женщины, Анжело Тани и его жены Катарины Танальи, некогда заказавших художнику алтарь. Это как возвращение из мира страшных образов в мир действительности: Анжело, грубоватый, в простой черной одежде, с глубокими залысинами на высоком лбу, и неприметная рыжая Катарина, чье платье великолепным багровым пятном ложится у ног архангела Михаила.

Рядовой, сержант, офицер Преображенского полка 1695–1700 годов

Что потрясло Петра именно в этом «Страшном суде»? Какую связь увидел он с самим собой, своим царствованием, своей державой? Ведь он ничего не знал о прошлом картины, тем более не мог предугадать ее будущего. То, что знали о Мемлинге современники художника, было уже забыто; то, что предстояло узнать историкам, ожидало своего часа.

Верно одно: к алтарю были приворожены многие европейские монархи…