Боярич

– Да? Но ведь я, по факту, и есть голодранец безродный. Разве нет? – я растянул губы в широкой ухмылке. – Да и насчет победы все еще вилами на воде писано. К тому же есть у меня подозрение, что единственное, чего ты действительно хочешь и за что переживаешь, – это как бы половчее посадить Бельского в лужу. С дерьмом его смешать, выставив на поединок против пятнадцатилетнего юнца. Да тут без разницы будет, проиграет он или победит! После такого позора ему ни на том, ни на этом свете покоя не видать… Что молчим? Чего не кричим, ножками не топаем, во лжи меня не обвиняем? А? Уж не потому ли, что правду услышал?

– Кирилл… шел бы ты к невесте. Отдыхать, – после недолгого молчания проговорил бледный словно мел Скуратов.

– С превеликим удовольствием, – кивнул я, поднимаясь с кресла. Открыл окно к Ольге и, заметив в небольшом пока разрыве пространства мелькнувшее невдалеке от невесты лицо Вербицкой, повернулся к деду и постучал пальцем по браслету коммуникатору. – Номер Вербицкого скинь.

– Зачем он тебе сейчас? – хмуро спросил дед.

– Хвосты надо подобрать перед поединком. Кто знает, чем он закончится! А так – хоть расскажу союзнику, как его семья поживает. Волнуется же, небось, – пожал я плечами.

– По браслету лучше ничего не говорить. Есть у меня подозрение, что у городских связистов еще не все сорняки «выпололи». А в Кремль окном все равно не пройдешь. Сигналка сработает, прямо у прохода и положат. Без вопросов, – отрывисто проговорил в ответ Скуратов.

Я хмыкнул.

– Ничего, ты номер скинь. А уж как Анатолию Семеновичу весточку передать, я сам придумаю.

– Черт с тобой. Завтра проведу к нему. Сам. А теперь… ты вроде бы уходить собирался? Вот и иди. Там тебя Ольга уже заждалась, – пробурчал Скуратов. – Завтра к шести вернешься… мне все равно с утра в Кремле быть нужно.

– Спокойной ночи, глубокоуважаемый дед.

Я шутовски поклонился и, автоматически погасив неслабую эфирную атаку Скуратова, рывком развернув окно до подходящего размера, исчез из кабинета. Миг – и проход схлопнулся без всякого моего участия. Очевидно, дед решил повторить атаку и угодил прямо в канал окна. Ну и ладно.

Так, программу вспыльчивого юнца отыграли, пора переходить от театра к жизни. Тем более что, по мне, реальная жизнь куда увлекательнее.

Ольга обернулась, явно среагировав на возмущение в Эфире, и вмиг оказалась рядом со мной. Все. Не отпустит. Точно говорю.

Вопреки предположениям Скуратова, караван Бестужевых успел не только доплестись до Костромы, но уже добрался до загородных владений Бестужевых, и сейчас огромное поместье стояло на ушах, спешно приводя в порядок все, чего не успели подготовить до приезда хозяев дома. Так что на нас с Ольгой никто даже внимания толком не обратил, и мы, миновав добрых полдюжины лестниц и галерей, беспрепятственно добрались до смежных комнат, выделенных нам для проживания. Интересно, а вот со стилем палат шестнадцатого столетия – это Бестужевым так повезло с имуществом, или они специально на традиции упирают?

Впрочем, этот вопрос так и остался без ответа. Да и мне очень скоро стало не до того… А утром, написав несколько писем и потревожив лишь Вербицких, я вернулся в Аркажский монастырь. Остальные обитатели дома остались в неведении относительно моего визита в костромские владения Бестужевых. Оно и к лучшему.

После моей вчерашней эскапады дед все-таки успокоился, хотя и был примерно таким же хмурым, как и перед первой моей тренировкой.

– Готов? – спросил он, окинув меня долгим взглядом и даже не подумав поздороваться. Хм… я ошибся?

– Да, – кивнул в ответ.

Ну а что? Кое-что из старой одежды я нашел среди сваленных в «моей» комнате вещей. Чуть коротковаты, может быть, зато штаны не падают. Ну а рюгеры и кхукри за последнее время вообще стали неотъемлемой частью моего гардероба. Кристалл с записью Вербицких в кармане. Готов.

– Идем, – дед мотнул головой, открывая окно в какой-то тесный закуток. Подъезд какой-то… но явно не Кремль. Не может там быть таких вот… помещений. Точно.

Пока я оглядывался, дед вышел из этого закутка и, громко процокав по устилающей пол узорчатой, но изрядно потертой плитке, отпер своим ключом массивную высокую дверь. В уши тут же ворвался городской шум. Тот, от которого я уже, признаться, немного отвык. Гул огромного города, живущего своей жизнью. По улице, на которую выходила отпертая дверь, неслись машины, по тротуарам шагали прохожие, работали магазины и лавки. На углу диковинным снеговиком возвышается наряженный в белую зимнюю бекешу полицейский… он же городовой. И вроде бы и не было в городе мятежа, не взрывались бронеходы, не бесчинствовали наемники и оборзевшие хитрованы… – Волхонка. Отсюда пять минут до Боровицких ворот, – коротко бросил Скуратов, одним движением скрывая свое лицо за уже знакомой мне неразличимой маской, и уверенно зашагал в сторону показавшихся знакомых красных стен с «ласточкиными хвостами» и характерных зеленых шатровых крыш на башнях.