Боярин

Сначала вспухли молочно-белые облачка. И одновременно с этим, подчиняясь командам, солдаты поспешили укрыться в окопах. И вовремя. Одновременно с басовитым орудийным грохотом по позициям батальона ударила дальняя картечь[22], вздыбившая на брустверах и перед окопами множественные фонтанчики земли.

И тут же послышался душераздирающий вопль. То ли командир припоздал с командой, то ли солдат замешкался. С этим потом обязательно разберутся, боярин не позволяет расслабляться командирам и наплевательски относиться к своим обязанностям. Даром, что ли, жалованье положил столь высокое, какого нигде больше не сыскать. А вот бедолагу жаль. Ранение от крупной картечи по определению не может быть легким. Она ведь руки и ноги отрывает. Ну, вероятно, на трехстах пятидесяти саженях[23] той силы уже и не будет. Но все одно изрядно.

Представив себе раненого, Митя нервно сглотнул. Спаси и сохрани от такого. Если случится, так лучше сразу насмерть. Обретаться в этом бренном мире калекой не хотелось категорически. Оно, конечно, брат говорил, чтобы младший не маялся дурью и занимался тем, что у него лучше всего получается. Но механика и заводы никуда не денутся. Он же себя уважать не будет, коли останется в стороне, когда беда пришла в дом.

Опять же, вот эти пушки — его детища. Многое подсказал брат да направил в нужную сторону, но все остальное — от начала и до конца работа Мити. А где лучше всего можно испытать оружие, как не в бою? Вот то-то и оно. Иван это и понял, и принял, пообещал самолично голову оторвать, коли младшенького убьют. И матушку помянул, которая будет безутешно горевать. Ну да что уж тут поделаешь.

А вот и труба заголосила. Что ж, пора и им браться за дело. Дистанция уже давно выверена. Прицелы выставлены. Это ляхи устанавливали свои пушки на новых позициях, прикатив их из своего лагеря. Его батарея, пока еще единственная, здесь уже четверо суток стоит, ворога поджидаючи. Так что и к позиции приноровились, и пристреляться успели.

Два дня кусали кулаки, наблюдая за тем, как противник ладит переправу через Великую. Да только Иван запретил даже носы высовывать на открытое место, не то что палить по врагу. Боярин рассчитывал наподдать ляхам по сусалам так, чтобы надолго отбить желание соваться на псковскую землю. И уж тем более задевать богатое Замятлино.

Но уж теперь-то им никто не запретит. Сегодня сам бог велел. Митя злорадно ухмыльнулся и потер руки.

— Ну что, братцы, помолясь, начнем! — задорно выкрикнул он. — Дистанция триста пятьдесят сажен. Командиры взводов, не забываем о разборе целей слева направо. Наводчики, целимся тщательно, под основание пушек.

Нормально. Ляхи, или, точнее, немецкие наемники, выставили свои пушки в одну линию. Чуть ли не ось к оси. Для батареи Мити, расположившейся на холме, они как на ладони. Только и того, что не зевай.

— Батарея-а! Огонь!

Если орудия противника грохотали, то Митины пушки скорее рявкали. А то как же! Чай, нарезные, не хухры-мухры! Опять же, обычные пушки после выстрела нужно накатывать обратно на позиции, эти же остались на месте. Разве что подпрыгнули малость. Из-за чего на манер древних римлян Митя назвал их «онаграми»[24].

А все благодаря трем невиданным ранее новшествам: стальному лафету со станком, по которому скользит ствол, пружинным рессорам, работающим как на растяжение, так и на сжатие, а соответственно взаимно гасящим колебания, ну и дульному тормозу, что благодаря газам в значительной мере гасит саму отдачу как таковую.

Правда, сохранить после выстрела линию прицеливания не удавалось. Пусть по задумке Ивана именно этого и старались достичь. Но зато отпадала необходимость в постоянном накатывании орудий. Это здорово экономило время и увеличивало скорострельность. А при необходимости позволяло обходиться с орудием даже одному человеку.

Вообще, Митя трудился над созданием этой пушки целый год. Учились отливать ствол. Потом осваивали выделку нарезов. С затвором пришлось помучиться, не смотри, что подглядели конструкцию у старой казнозарядной затинной пищали. Таковая нашлась в псковском арсенале. Орудие, конечно, и сейчас далеко от совершенства. Но по предварительным испытаниям в разы превосходит все известные образцы.

Как, впрочем, и по части веса. Пушка получилась втрое тяжелее даже немецких, серьезно превышавших по массе шведские. И для их транспортировки нужно минимум две лошади, а с учетом укомплектованного зарядного ящика — лучше все же четыре. Словом, по современной классификации это не полевое орудие, а самое что ни на есть осадное.

Но все недостатки с легкостью перекрывались небывалой скорострельностью. Снаряд весом более чем в треть пуда забрасывался на расстояние четыре версты. При этом выказывал невероятную точность, разрушительную силу и поражающую способность. За подобное «онагру» можно простить многое.