Боярин

Один высок и знатен, в одеже дорогой, с каменьями на пальцах, золотом разукрашен, с тяжелым посохом в руке, важен и властью увенчан. Второй роста невеликого, худощав и телом слаб, в черной грубой ризе, веревкой подпоясан, босой и простоволосый. Вперились друг в друга взглядами и стоят. Тишина вокруг, а мне кажется, будто молнии меж ними стегают, будто громы по храму раскатываются. Всего мгновение этот поединок длился, а мне он вечностью показался.

Наконец Фокий не выдержал – глаза отвел и поморщился, словно мокрицу проглотил.

– В Божьем доме, черноризник, – поправился он. – Все в этом мире Богово, а мы лишь пользуемся дарами Его.

– Позволь же мне дому этому дар преподнести от чистого сердца, – сказала княгиня примирительно и ко мне обернулась: – Добрын.

Вот и мой черед подошел.

Сделал я шаг вперед, поклонился Фокию учтиво, сверток от парчи освободил, а там блюдо золотое, камнем и жемчугом украшенное[83]. Протянул я блюдо патриарху. Взял он его, на отделку полюбовался, отрока кликнул, а когда служка появился, отдал ему и велел в храмовую сокровищницу отнести.

– Не мне подарок твой, архонтиса, – поклонился он Ольге, – но лишь Господу Богу Вседержителю.

– А теперь, Добрыня, – княгиня мне сказала, – оставь нас да за дверью подожди.

Любопытно мне было – о чем это они меж собой говорить собрались? Но княгиню я ослушаться не посмел. Вышел я из покоев патриарших, дверку за собой прикрыл, привалился к ней спиной и прислушался.

«И чего это они меж собой собачиться начали?» – подумал.

Вначале за дверью все было тихо, лишь изредка тяжелым рокотом до меня доносился голос патриарха. Потом я услышал Григория. Черноризник что-то с жаром доказывал Фокию, но слов я разобрать не мог. Голоса становились все громче, а спустя некоторое время ромей сорвался на крик.

– …богомильство богопротивное тут разводишь! – кричал Фокий. – Не потерплю ереси в этих стенах!

– Господь даже торговцев из храма выгнал! Учил, что нельзя Богу служить и в то же время тельцу золотому кланяться, – Григорий тоже не отмалчивался, – а ты здесь в роскоши погряз, как свинья в грязи!

– То люди дары свои Господу, а не мне несут…

– Зачем же Вседержителю дары, коли и так он всем в этом мире владеет? Зачем ты, словно пугало, в парчу и золото вырядился?

– А по-твоему, выходит, что лучше в рубище Царствия Небесного дожидаться? Я патриарх. Я первый среди паствы моей!

– Вот, княгиня, – сказал Григорий, – смотри на гордыню человеческую – Я, я и снова я… сказал же Учитель: кто из вас больше, будь как меньший, и главенствующий, как слуга…

– Не суди да не судим будешь! – огрызнулся ромей.

– Разве я вправе судить? Только близок Суд Божий…

– Вот на этом Суде и припомнится, что богомилы лукавого почитают…

– Не почитают, – перебил черноризник патриарха, – а признают. Как ангела Божия, возжелавшего равным Создателю стать, да за гордыню свою поплатившегося. Вся гордыня в человеке от него. Создал Сатанаил человека из праха, а душу в него вложить не смог…

– Как посмел ты имя это мерзкое в стенах дома Божьего произнести! – взревел Фокий. – За кощунство такое…

– А вы даже имени его боитесь, – громко рассмеялся черноризник. – Как же можно со злом борьбу вести и в то же время от зла отмахиваться, будто нет его вовсе? С чем же тогда ты борешься, патриарх? С мороком? С привидением?

Тут я услышал шаги и шарахнулся от двери, словно ошпаренный. Через мгновение в коридоре служка появился.

– Мир тебе, добрый человек, – сказал он мне кротко и в дверь трижды стукнул.

Сразу все стихло в патриарших покоях.

– Войди! – позволил Фокий.

Служка чуть-чуть приоткрыл дверь и проскользнул внутрь.

Я перевел дух, будто меня чуть не застали за каким-то постыдным делом.

Дверь широко распахнулась. Появился патриарх Фокий. Красный, с крупными каплями пота на лбу и всклоченной бородой, он быстро окинул меня грозным взглядом, недовольно хмыкнул и, громко стуча посохом, быстро пошел прочь по коридору. Вслед за ним из покоев вышел служка, он то и дело кланялся и быстро говорил:

– …благословение свое. Братия в ожидании истомилась. Вы же следуйте за мной…

За служкой – Григорий. Черноризник показался мне в тот миг похожим на кочета, который только что задал хорошую трепку сопернику и теперь с победой возвращается к своим квочкам. А за Григорием из покоев тихо вышла растерянная Ольга.

– Пойдем, Добрын, – сказала она мне.