Боярыня Матвеева

– Господи! И не страшно тебе было?

Взор девушки изобразил презрение. Самым страшным моментом в жизни Даши была дорога из имения Хитрово в Москву, когда она шла, натирая до волдырей ноги, с болью от голода в животе, боясь, что её поймают разбойники, изнасилуют и убьют, что её догонят посланные из имения слуги, высекут и отдадут на разврат к хозяину, что её сожрут дикие звери; она страшилась, когда оказывалась на дороге одна, и страшилась ещё больше, когда видела силуэт одинокого путника. После этой дороги поездка в удобном возке, с хозяйкой и под охраной стрельцов никак не могла её напугать. После этой дороги её уже почти ничем нельзя было напугать.

Лиза настолько уверовала в таланты новой подруги, что доверилась ей в важном личном деле – и Дарья не обманула её надежд.

– Тебя так и будут принимать за воровку. Надо обратиться к какой-нибудь барыне.

В тот самый день, когда хозяйка уехала показывать покупателю фабрику, обе девушки отпросились и отправились в Немецкую слободу.

Матвеев в тот день вернулся довольно рано. Он поднялся в спальню жены и прилег на кровать; после свадьбы он почти не ночевал в своей спальне на первом этаже, поднимаясь к Дусе даже тогда, когда супружеских ласк не предполагалось. Из полусна его вывело легкое хихиканье: вернувшиеся Даша и Лиза болтали и пересмеивались в соседней комнате. Увидев хозяина, Лиза сначала испугалась, а затем попросила её выслушать.

– Господин, у тебя молодая красивая жена. Зачем я тебе сейчас нужна?

– В качестве горничной.

– Господин, позволь мне выкупиться на волю.

– А у тебя есть деньги?

– Есть.

– Откуда?

По опыту зная, что хозяин любит докапываться до мелочей, девушка рассказала всё подробно:

– Февронья Андреевна привечала монахов, странников всяких, божьих людей. Ты уехал в очередной раз, а к ней повадился ходить один поп; а потом явилась женщина, видимо, его попадья, и стала кричать, что он не для божественного ходит, а для блуда. Попа этого за бороду драла, а с Февроньи Андреевны сорвала бусы изумрудные и швырнула куда-то; хозяйка стала слуг звать и кричать, чтобы гнали и попа, и попадью, а бусы пропали. Февронья Андреевна меня стала ругать, что я взяла, а я ей перед иконой поклялась: не брала. Я и правда убиралась, а бус не видела. Потом она ушла в монастырь, все свои ценные вещи взяла с собой, как вклад. А потом Евдокия Григорьевна затеяла все убирать и переставлять, я из старого шкафчика вещи вынимала, дернула его – и вдруг бусы на пол падают. Может, они между шкафчиком и стеной застряли, может, зацепились за что – но я тебе клянусь, господин, что так и было.

– Верю. В Монастырском приказе так один важнейший документ потеряли, а потом нашли: он застрял между сундуком и стеной. Только нашли тогда, когда он уже не нужен был.

– Спасибо, господин. Я, как честная девушка, понесла бусы в монастырь, да только Февронья Андреевна велела мне бусы себе оставить.

Лиза задержала дыханье. На самом деле бывшая хозяйка отказалась с ней встретиться.

И девушка решила: «раз ей не надо – значит, ничьё».

– Я пыталась их продать. В одной лавке на меня накричали и сказали, что я воровка, едва убежала. В другой предложили полтинник – я понимаю, что это не деньги. А эта Даша – она такая умная, она меня отвела в Немецкую слободу, и попросила одну барыню оценить бусы, а если сможет – продать: барыне поверят, что не ворованное. Барыня сказала, что бусы дорогие, но раз порваны – полной цены никто не даст. Она позвала мужа, он ей в подарок купил.

– Сколько дал?

– Двадцать пять рублей, – с замиранием сердца ответила Лиза. Никогда ранее она не держала в руках такой суммы.

– И впрямь ловка эта Дарья. А что ты будешь делать на свободе?

– Замуж пойду, – потупилась Лиза. – У меня есть жених, иконописец. Он деньги копил, чтобы меня выкупить, но раз я сама могу – то к лучшему.

Молодой человек некоторое время молчал.

– Ладно. Считай, я тебе дарю два рубля и отпускаю бесплатно.

Лиза вскрикнула и пала к ногам хозяина. Тот невесело усмехнулся.

– Скажи мне, в качестве благодарности, откровенно: почему ты со мной лежала, как бревно?

«Не ластилась, как Дуся, не благодарила, не целовалась.»

Лиза смущенно округлила глаза:

– Так ведь того… Не люб ты мне.

Она замерла от страха.

В первый раз за время знакомства с Лизой Артамон Сергеевич посмотрел на неё с интересом.

– Тогда зачем вообще ложилась?

– Так если бы я отказалась – ты бы мог меня запороть или в подвале запереть.

– Я тебя когда-нибудь порол или запирал раньше?

– Нет. Но я всё равно боялась.

– Напрасно.

Он поднял девушку и легонько поцеловал её в висок; в первый раз за время их знакомства Лиза приняла это без отвращения.

– Иди.

Обрадованная девушка ушла. Очень вовремя, потому что во дворе уже соскакивала с лошади Евдокия Григорьевна.

Артамон Сергеевич молча смотрел в окно на красавицу жену, такую скромную и чопорную на вид, но он-то её знает. Она скоро будет трепетать в его руках, потому что он не люб веснушчатой холопке, а ей, этой знатной красавице – люб. Пойми их, этих баб.