Боярыня Морозова

В другой беседе, посвященной иконному писанию, Аввакум также ставит в пример своих духовных дочерей, сравнивая их с библейскими тремя отроками: «Не по што в Персы итти пещи огненныя искать: но Бог дал дома Вавилон, в Боровске пещь халдейская, идеже мучатся святии отроцы, херувимом уподоблыиеся, трисвятую песнь воссылающе. Право хорошо учинилося…»[330] же зимы тоя воскури диявол бурю велику зело, ревый злобою на мучениц, побеждаем терпением их».

Этому способствовали и перемены «наверху». После смерти патриарха Питирима патриарший престол год и три месяца оставался вдовствующим. Наконец 26 июля 1674 года на него был возведен Иоаким — бывший келарь и архимандрит Чудова монастыря, занимавший с 22 декабря 1672 года новгородскую митрополичью кафедру. «Красной нитью через всю деятельность Иоакима проходит идея хорошо администрированной, послушной церкви, в которой отсутствует мистический момент, церкви, которая верна греческим образцам, но отталкивается от западных влияний, будь то протестантских или латинских, и является, вместе с тем, национальной… Он уже принадлежит государственной церкви, той своеобразной церкви, которую Петр в дальнейшем приспособит к своим нуждам, но фундамент которой он уже обрел заранее приготовленным», — писал П. Паскаль[331].

Новый патриарх продолжил на патриаршем престоле ту борьбу со старообрядцами, которую активно вел, будучи чудовским архимандритом. «Он недостаточно глубоко жил верой, чтобы понять их сомнения, их привязанность к старине, их идеал высокохристианской жизни — понять то, что даже бессознательно чувствовал тот же Никон. Он мог видеть в них только врагов, врагов вдвойне, ибо они восставали и против церкви, и против государства. Он рассматривал их как своего рода опасных сумасшедших, которых надлежало без всякого милосердия преследовать, а в случае нужды и истреблять»[332]. И первыми жертвами этого «прапорщика в рясе» стали боровские мученицы.

Уже 23–24 марта 1675 года был составлен новый указ о расследовании того, что делается в тюрьме. На Фоминой седмице (11–18 апреля) в Боровск внезапно прибыл старый подьячий Павел в сопровождении двух молодых. Подьячий с «великою свирепостию» ворвался в темницу и «с пристрастием» допрашивал сотников. Всё, что было у узниц — самую скромную пищу и необходимую одежду, — он забрал, оставив каждой только по одному платью. Но и этого ему показалось мало. Он забрал и «малые книжицы», по которым они молились, и лестовки, и даже иконы, написанные на небольших досках. У Феодоры была любимая икона Пресвятой Богородицы Одигитрии, и когда ее отняли, мученица не могла сдержать рыданий. Сестра утешала ее: «Не плачи, не точию Помощница наша не точию не остави нас, но и Сам Христос с нами и есть и будет!»

Стрелецкие сотники и простые стрельцы были допрошены с пристрастием: кто приносил узницам необходимые вещи и продукты и кто допускал посещать их в темничном заточении? Некоторые сознались в том, что не только приходящих допускали, но и сами носили. «И быша сотником беды великия». Сотники Александр Сазонович Медведевский (Медвецкий) и Иван Чичагов, оказавшиеся виновнее остальных, «за воровство и за неосторожность, что они на караулех стояли оплошно», были биты нещадно, разжалованы в рядовые и сосланы в Белгород на «вечное житье».

«Во двою телесех едина душа»

Все тяготы тюремного заточения разделяла со своей сестрой княгиня Евдокия Прокопьевна Урусова. Но ей, быть может, было еще тяжелее оттого, что мучения ее усугублялись разлукой с горячо любимыми детьми.

В 1916 году, разбирая документы петровского Преображенского приказа, касающиеся дела Ивана Цыклера, казненного вместе с Алексеем Прокопьевичем Соковниным в 1697 году за участие в заговоре против Петра I, Н. Г. Высоцкий обнаружил связку писем княгини Урусовой — 13 писем, в основном адресованных ее детям.

Эти письма, по выражению Пьера Паскаля, освещают нам личность княгини Урусовой, оставленную на втором плане в Житии боярыни Морозовой. Можно добавить: не только в Житии, но и в русской истории. А между тем личность эта заслуживает, на наш взгляд, не меньшего внимания и уважения, чем личность ее знаменитой старшей сестры. «Письма Евдокии Прокопьевны Урусовой — значительный и своеобразный памятник эпистолярной и нравственной культуры XVII в., они ярко и полно раскрывают трагизм избранной Е. П. Урусовой судьбы, силу и цельность ее натуры»[333].