Боярыня Морозова

К князю Долгорукому Федосья Прокопьевна вышла в изумрудном наряде с изумрудными пуговками. И зеленое тоже было к лицу молодой боярыне.

Царева ловчего Матюшкина она приветствовала в тяжелом, золотом, византийской работы одеянии.

– Ах, еще бы чеботы из пурпура – была бы ты императрица царьградская, – снова не смолчал Борис Иванович.

В четвертый раз, к брату Федору, вышла она в белом атласе, в жемчуговом кокошнике. И молчали мужчины, изумленные благородством и красотою супруги Глеба Ивановича.

А в пятый раз, для поцелуев, она вышла к столу вся как маков цвет. Целовали ее гости по очереди, и дарила она их усольскими чашами из белой эмали с тюльпанами и травами и лебедями на дне.

Разъехались гости, довольные угощениями, а Борис Иванович остался. Любил он тихим вечером беседовать с умницей Федосьей Прокопьевной.

По свече сползала тяжелая капля воска.

– Мыслю, что мир устроен вот как эта свеча, – сказал Борис Иванович, блестящими молодыми глазами глядя через огонь на Федосью Прокопьевну. – Жизнь праведников горит и тает. Но свеча погаснет, а свет праведников не растворяется в бездне мира. Он есть незримый камень в светоносных палатах Царства Божьего.

– Выходит, что грешники горят в аду, а святые – в свету? – чуть не шепотом спросила Федосья Прокопьевна.

– За истину гореть не страшно! Нет! Не страшно!

– А коли подумать – все мы горим. Иной раз мне до слез жалко бывает дней. – Федосья Прокопьевна готова была расплакаться. – Ты подумай, Борис Иванович. Родится день, светлый, добрый, ан и нет его.

– Тебе ли, милая, о днях печалиться? – улыбнулся боярин. – У тебя много дней впереди…

– Я не за себя печалюсь. За всех, кто жил и о ком никакой памяти на земле не осталось. Ведь вон сколько стран, сколько людей. Королей одних тысячи.

– Верно! Для всех памяти не хватит, – вздохнул Борис Иванович, – но тех, кого Бог любил, помнят. Взять нынешний день. Третье июня. День памяти святых мучеников Лукиллиана, отроков Клавдия, Ипатия, Павла, Дионисия и девы Павлы.

– А я, грешница, не знаю о них, – вспыхнула Федосья Прокопьевна.

– Ну как же! Лукиллиан был жрецом во времена императора Аврелиана. Уверовал Лукиллиан в Христа. Били его язычники палками, вниз головой вешали, челюсть ему раздробили – не отступился от веры. Посадили его в тюрьму, а там уже томились Клавдий, Ипатий, Павел и Дионисий. Всех вместе бросили их в пещь огненную, но дождь погасил огонь. Тогда их осудили, отправили в Византию на казнь. Отрокам усекли головы мечом, а Лукиллиана распяли на кресте.

– А дева Павла?

– Она была свидетельницей их подвига. Омыла им раны и похоронила. Но позже прошла и через пещь огненную, и через муки, и конец ее был тот же – усечена мечом.

Федосья Прокопьевна не мигая смотрела на пламя свечи, пламя истомилось, догорая.

– Спать, чай, пора, – сказал Борис Иванович, – да больно хорошо поговорить с тобой. Глеб-то, чай, спит?

– Спит. Он рано ложится.

Свеча пыхнула и погасла.

Тотчас совсем близко, под окном поди, запел соловей.

– Ах, славно! – Борис Иванович улыбался, покачивая головой. – Хорошо поют ваши заморские птахи, слов нет – хорошо! А против соловья – пичуги.

– У соловья сердце высокое, – согласилась Федосья Прокопьевна.

– Высокое! Какое высокое-то! Вот и у нас, русаков, высокое сердце. Чего там! Дури в нас много и несуразности всяческой. А вот сердцем – превосходны!

Федосья Прокопьевна невольно положила ладонь на сердце и слушала не без испуга, как оно бьется, ее русское, превосходное сердце.

Царь и царица

В ту ночь царь и царица по случаю пятницы спали раздельно.

Марии Ильиничне снилось: грибы она собирает. Дождик идет, а в лесу светло, и грибы стоят умытые, крепкие, и все сыроежки, розовые, желтые, а потом и боровик попался.

– Грибы к долгой и благополучной старости, – истолковала царицын сон крайчая Анна Вельяминова.

Мария Ильинична засмеялась. Ей ли о старости думать? Она была молода, недавно разрешилась от бремени, и хотя не утешила царя после смерти царевича Дмитрия – родилась девочка, – а все же пребывала в радости.

– А деревья снились? – спросила крайчая.

– Как же! Много было деревьев!

– Это к благополучию!

В дверь постучали, то пришел справиться о здоровье царицы человек царя.

– Великая царица Мария Ильинична, слава богу, здорова! – сказала крайчая царскому посланнику.

Вскоре явился сам Алексей Михайлович и вместе с Марией Ильиничной отправился в сенную церковку.

– Сон мне был, – сказал по дороге, почесывая в задумчивости голову, – весьма престранный сон. В лавру завтра хочу сходить.

– Вот бы и мне! – обрадовалась Мария Ильинична. – Вклады хочу сделать, чтоб в другой раз Господь Бог сыном разнес.

– Вместе сходим, вместе лучше, – согласился царь.

Помолясь и позавтракав, царь с царицею пошли глядеть оружейные мастерские. Царь – по любопытству, царица – выбрать красивую дорогую вещь для вклада.

В Оружейной палате их встретил Богдан Матвеевич Хитрово. Хозяйство его было все золотое да серебряное, и сам он был – золотце ясное.

– Богдан Матвеевич, побалуй нас с царицею! – попросил Алексей Михайлович. – Заведи часы со слоном.