Боярыня Морозова

На столе лежало Евангелие в простой потертой коже, с белой лентой закладки. Стол покрывало темно-зеленое, без узоров, сукно.

«На каком месте закладка? – прикидывая по толщине книги, гадал Илья Данилович Милославский. – Должно быть, на Иоанне…»

На бояр не смотрел, давно не виделись!

Яков Куденетович Черкасский, черноусый и чернобровый, но кудри на голове как снег, борода белыми волнами, дружески переводил взгляд с одного на другого, словно что-то хотел вспомнить, да в голове застило. Черкасский сидел рядом с Никитой Ивановичем Одоевским, против Морозова и обоих Милославских. Голову боярина Ивана Андреевича еще только высеребрило, один серебряный волосок на дюжину вороных. Он смущенно поглаживал себя по темени, заранее пугаясь попасть впросак. Все ведь тут мудрецы, явь и предание Отечества.

Князь Одоевский не одобрял сборища. Чего государь хочет от них? Истины? Но ведь это дворцовые люди! Если не знают государева желания, так и не решат ничего, а если знают – угодят. Никита Иванович совсем недавно воротился с Вильны. Ездил великим послом, за польской короной для Алексея Михайловича, а привез назад многие царские укоры да гроб с царскими надеждами.

Пришел думный дьяк Алмаз Иванов со статейным списком.

«А ведь государь нарочно не прислал дьяка сразу, – догадался Борис Иванович, – хотел, чтоб мы поговорили о делах Украины, а мы промолчали». И еще осенило: ненароком или с умыслом государь позвал для совета двух Милославских? Милославские не входили в число шестнадцати родов, получавших окольничего сразу из стольников. Алмаз Иванов начал читать статьи, а Борис Иванович, загибая мысленно пальцы, пересчитывал родовитые фамилии: «Черкасские, Воротынские, Трубецкие… Долгорукие. Э, нет! Эти в шестнадцать не вхожи. Голицыны, Хованские, Морозовы… Морозовы, батюшка, Морозовы!.. Шереметевы, Одоевские… Сколько это? – Пришлось снова пересчитывать. – Половина. Пронские, Шеины, Салтыковы… Столько было предательства от Салтыковых в Смуту! Как с гуся вода… Девять, десять, одиннадцать… Репнины, Прозоровские, Хилковы, Буйносовы-Ростовские и татарва Урусовы. Впрочем, Черкасские тоже из мурз. А Шереметевы? – Борис Иванович послушал пару статей и снова принялся считать родовитых: – В восемь родов записаны: Куракины, Долгорукие, Ромодановские, Пожарские. За свою правду во время Смуты – Волконские, Лобановы-Ростовские. Это шесть… Барятинские и Львовы… Родственники царя, Стрешневы и Милославские, хоть и получают боярство, но пока что не наследуют… Илью Даниловича Алеша втайне за большого дуролома почитает… Видно, приглашая двух Милославских, Марии Ильиничне хотел угодить… Провинился перед царицей, крестин дочке не отпраздновал!»

Алмаз Иванов кончил чтение, оставил статейный список и удалился.

Первым, без раздумья, высказался Илья Данилович.

– Пушки да ружья у несговорчивых языки вместе с головами отшибают, – сказал громко, заранее непримиримо. – Зачем было всю конницу на Украину посылать, чтоб бежать вдогонку и за хвосты тянуть: на ворота не ходи, бить разбойника не смей? Туда не смей, сюда не смей, ничего не смей! Чего хитрить со змеей? Не перехитришь, ее растоптать надо. Пан Выговский и нынче уверен, что его брехню за правду в Москве принимают. Слава богу, жив-здоров молодой Хмель. Отдать ему булаву, и делу конец. А ежели поляки сунутся – нужно истребить их войско до единого жолнера, чтоб другие не торопились подставлять башку под московские бердыши.

О бердышах Илья Данилович ввернул не ради красного словца. Немецкие генералы да и свои советчики – тот же Матвеев Артамоша, русский поляк Ордин-Нащокин – надоумили Алексея Михайловича перевооружить стрелецкие и драгунские полки. Вместо бердышей стрельцам дали короткие пики, солдатам и драгунам – долгие да еще шпаги.

Борис Иванович возразил Илье Даниловичу. От болезни он телом полегчал, лицом усох и казался себе прежним. Бледного лишая смерти на лбу не видел. Говорил медленно, насупясь, глядел перед собой, такой же непримиримый и упрямый, как Милославский:

– В Писании сказано: «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытывал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы».

Илья Данилович нетерпеливо завертел головой, пофыркивал, но поперечное слово в себе удержал, не перебил старика.