Бояться поздно

Это было как в кошмарном сне, который не позволяет ни двинуться, ни крикнуть, ни вдохнуть: кругом негустая тьма, нос и рот мокро запечатаны, руки и ноги будто связаны, а к затылку тянется ужас, на который даже оглянуться страшно. И на последнем издыхании ты просыпаешься, отрываешь лицо от влажной подушки и бешено дышишь сквозь колотящееся в горле сердце.

У Али не получалось ни проснуться, ни двинуться. Получалось только дышать всё с большим трудом сквозь грохот, распирающий голову, шею и грудь. И думать тоже не получалось, в том числе о том, что ее так ловко обездвижило. Просто вошла в дверь, прищурилась от слепящего света, и хоба – ни шагнуть, ни повернуться, лежишь и пялишься в неровно покрашенную стенку. А дыхание и сердце заходятся, видимо, за компанию, подумала Аля, я же как сидела в кресле, так и сижу. Или нет? Надо проверить, решила она, но не успела: вокруг все дернулось и понеслось, а в ушах зарокотало странно, но знакомо, будто Амир опять балуется со скремблером.

И впрямь Амир, что ли? Почему такой писклявый? И где он притаился? К дьяволу детали – сама Аля где?

Она, похоже, медленно плыла в воздухе посреди огромной странной комнаты с окнами, за которыми вместо улицы была другая комната. Э, вообще-то не я тут Алиса, подумала Аля возмущенно, чего опять устроили падение в кроличью нору, вид сбоку? Но Але и такого вида не досталось. Она по-прежнему не могла ни шевельнуться, ни толком посмотреть, куда, собственно, плывет или падает, ни просто взглянуть вправо или влево – пол-экрана сразу перегораживала светлая помеха. А впереди маячила огромная белая спина, из-за которой и доносилось пищание, почему-то опознаваемое как голос не Амира, а Алисы. И Марка. И Карима.

Спина перестала плавно перемещаться, развернулась, показав на миг плоскую тележку с продолговатыми свертками, и повезла эту тележку к дальней двери. Тут Аля догадалась, что свертки – это спеленутые младенцы, младенцы – это ее команда, и сама она тоже плотно замотанный в пеленки младенец, которого кто-то несет на руках, а светлая помеха – чепчик или как там называется эта штука, которая у Амира вечно сбивалась на глаз, заставляя раздраженно гукать и пинаться. Теперь такой чепчик сбивается на глаз Али – вернее, ее персонажа, хотя какая уже разница. И разбирает Аля младенческое агуканье – ну как разбирает, улавливает общий смысл: Марк всех подгоняет, Карим призывает искать ключи, а Алиса спрашивает, заметили ли они собачку, эдак в стилистике не Алисы даже – в смысле, совсем не Алисы Фомичевой и не совсем кэрролловской Алисы, – а соседки по книжной полке, как уж ее звали, господи, ничего в памяти не осталось. В стилистике Мэри Поппинс и младенцев, беседующих со скворцом и солнечным лучом. Кто там следующий на полке, значит? Винни Пух, Питер Пэн или Маугли?

О-ой! Похоже, что-то из Барто или Гайдара. По крайней мере, в древних книжках именно этим авторам полагались картинки с неповоротливыми карапузами в громоздких шубках, перехваченных твердыми кожаными ремнями, и окольцовывающих лицо меховых шапках, из которых приходится выглядывать, как из иллюминатора. У Али, кажется, никогда такого обмундирования не было, а вот маму на древних фотках она видела и сильно жалела.

Себя она теперь жалела сильнее. Аля переминалась в утоптанном снегу возле металлической горки для катания, помятой и облупленной. Мокрые варежки у нее пахли железом, толстые шерстяные штаны и валенки покрылись чешуей наста, голова горела от жара, а спина еще и от ушибов о ступеньку перехода горки в ледяной язык. Ничего этого Аля знать и чувствовать, конечно, не могла, но как-то знала и чувствовала. Одновременно она чувствовала острое желание снова и снова влезать на горку по бурой вертикальной лестнице, уныние в связи с тем, что не справится с упражнением без посторонней помощи, и досаду на ребят, которые помогать не собирались и вообще не обращали на Алю никакого внимания, толпясь галдящей стайкой таких же упакованных пингвинов между мрачного вида качелями и неопознаваемыми аттракционами из обледеневшего металла, напоминавшими высохших насекомых. Аттракционы покачивались с тоскливым скрипом.

Она толком не могла ни видеть, ни слышать ребят, но почему-то была уверена, что трех-пятилетки в древней зимней одежде – ее компания, по-прежнему обидно Алю игнорирующая. Аля попробовала приблизиться к ним, махнуть рукой или хотя бы крикнуть. Ничего не вышло. Каждое движение упирало ее лицом в изумительно прорисованный кривоватый борт горки. Оторваться от него стоило больших усилий, и всякий раз оказывалось, что группа отошла от Али еще дальше. И дальше. И уже не догнать.