Бояться поздно

Интересно, это можно считать доказательством моей подлинности? Не факт. У персонажей тоже кровь течет, а про их боль мы ничего не знаем. И слава богу, кстати.

В общем, зря я загоняюсь. Могла бы сразу сообразить, что не всех же однообразно зовут, даже девочек. А парни в принципе из другого огорода. Вот если бы их звали, например, Алим и… ну, не знаю, Ален или Алесь, в таком духе. А так и на наши непохожи, и между собой…

Между собой.

Марк – почти что анаграмма Карима, Алия-Алина-Алиса тоже как будто игра в «Виселицу». Кого повесить-то хотят? Ладно хоть Володя и Тинатин выбиваются. Что это за имя, кстати? Грузинское, кажется. На грузинку Тинатин непохожа. Впрочем, много я знаю о грузинах, подумала Аля сердито. Все равно для шести человек многовато фонетических совпадений. Почему для шести, для семи же? Ну да. А почему в игре всего шесть силуэтиков изображалось? Потому что я не считалась.

Нет, я считалась, сообразила Аля: я – это фигурка, которая разгорелась, когда остальные погасли. Глюк какой-то, что ли, или кто-то в игру не вошел? И если не вошел, можно ли считать его злодеем? Что он сделать-то мог как злодей? Раздвоиться, растроиться и перерезать всех вокруг точно не мог. Или в игре были двое сообщников, а один пас снаружи? Зачем?

Надо этот момент проверить. Просто брать каждого за шкирятник и спрашивать: ты зачем меня убил, гад? Разве что Марка обойти, его на Алиных глазах убили. Но, может, для отвода как раз этих глаз. А смысл? Смысл, например, такой: раз все это происходит в голове Али, эту голову и надо морочить. Не выходя из головы. Ой бред какой тупущий.

И безвылазный. Если под подозрением каждый, да еще и вдвоем-втроем, и пространство закрытое, и никакой расследователь ни внутри шагу не ступит, ни наружу высунуться не сможет, чего дергаться-то тогда?

Надо дергаться. Значит, надо верить. Хоть кому-то. Тому, в ком уверена.

Алисе. Допустим, Марку. Скорее всего, Тинатин и Кариму.

А если они злодеи?

Господи, что я теряю? Обманусь в одном – в следующий раз к другому подойду.

От этой мысли Аля даже развеселилась и велела себе обязательно подумать об этом позже. Если не забуду, тут же помрачнев, напомнила она себе. Вот и первая строчка песенки – «Шесть вместо семи». Или вторая, а первая про доработку отображений была? Не суть.

Едем дальше. Возможен ведь и такой вариант: я существую, а всё вокруг – нет. Оно плод моего воображения, специальный или нечаянный. Как уж это называется, на сопли похоже, не помню. Это что теперь, все вокруг носа вертеться будет? Или не на сопли, а на соль? Солипсизм, точно. Тогда неважно, пять фигурок, шесть или сто миллионов. Все они существуют исключительно в моем воображении. Амир так в детстве пугал: «Сяш глаза закою, и ты нет!»

Так себе вариант: от себя-то я никуда не денусь. А глаза я давно боюсь закрывать надолго. Пора их открыть. И смотреть, куда надо, а не куда голова повернута.

Вопросы, которые перечисляла Алина, пять дабл-ю и эйч, относятся к рассказу о новостях. А здесь даже не так себе новости, а ни разу не новости. Если что-то повторяется, это не новость. Если что-то повторяется бесконечное количество раз и неизбежно, это, ну, не знаю, традиция. Особенность. Обстоятельства. Места и времени действия. Обстоятельства преступления.

При чем тут преступление, раздраженно подумала Аля и тут же ответила себе: а что еще-то? Нас тут убивают раз за разом, избежать этого невозможно, я заперта. Явно преступление. А смысл в нем какой?

Давай искать.

Давай искать ответ на более важный вопрос – не журналистики, а криминалистики. Папа про него говорил, любой юрист с этого и начинает, с единственного латинского выражения, которое помнила Аля: qui prodest? Студенты теперь даже Gaudeamus не учат, поэтому латынь знают только исследователи Античности, ну и медики немножко. Да и где эту латынь применять? Але точно негде. Теперь вот нашла и не сильно этому рада.

Кому выгодно?

Кому выгоден мой «День сурка»?

Тому, кому я помешала.

Чем я могла помешать?

– Точно не пойдешь? – спросила Алиса почти угрожающе. – Весело будет.

Аля ответила, не стараясь быть особо убедительной, но вроде само вышло:

– Болит, Алис. Вообще никак, прости.

– Не жрет, не веселится, чего ехала, – буркнула Алиса и пошла к Марку, переминавшемуся у дверей с облюбованной ледянкой в руках, как будто кто-то мог ее отобрать.

Он и в прошлые разы предпочитал слетать с горки строго на ней, расставаясь лишь ради групповых спусков на тюбинге. Алиса буркнула ему что-то еще более критическое, пресекла его поползновение метнуться к Але для настойчивых убеждений и вывела к остальным, бурлящим на пороге в ожидании веселых зимних забав.

Для них этот день только начинался и не сулил ничего плохого. Счастливчики.

Аля дождалась, пока затихнет всё, кроме звяканья и пошаркивания на кухоньке, а еще далекого, почти неузнаваемого хорового «Аллилуйя» – наверное, из какого-то рождественского фильма, – и вернулась к размышлениям.

Кому мешало мое обычное существование?