Бойня

— Смирно! — орет он, прежде чем выйти. Я смотрю на остальных. Я делаю так же, как они. Пятки вместе. Голову прямо. — А! Он может тут все провонять! О! Так и несет цивильным! Ну, я вам скажу! — Он продолжал разглядывать меня, чуть отстранясь. — Завтра сразу после побудки отведете его обмундироваться, бригадир! Понятно, нет? Он и на мужика-то настоящего не похож... нет... нет... нет... Просто мечта! А взгляните-ка на его физиономию! Бледный как смерть, честное слово! Да он, считай, уже в лазарете! Что же это будет, когда вас вспугнут, птичка моя? Представьте себе этот полет! Ах! прелестный колибри! Я вам покажу, где раки зимуют! Подождите, мой чудный салажонок. Я верну румянец вашей башке! Я тебя загоняю до седьмого пота!

Он похлопывал тонюсеньким хлыстиком по обшитым кожей бриджам, уже предвкушая будущее удовольствие. И по-прежнему дышал мне прямо в нос.

529

Ну и зачем же ты подался в волонтеры? Ты работая когдп-нибудь кучером? Может, был портным по профессии? Вором, малыш? Случайно, не акробатом? Или конюхом? Парфюмером, в конце концов? Тогда, может, дипломатом? Точильщиком?

— Нет, мсье.

Остальные ржали так, что я чувствовал себя полным кретином от этих вопросов. Они-катались по соломе, содрогаясь от хохота.

— Тогда за каким же хреном ты приперся в 17-й полк тяжелой кавалерии '? Ну? Сам толком не знаешь? С голодухи? Зубы на полке залежались?

Я понимал, что отвечать не следовало,

— Вперед! Слушай мою команду, живо! Шагом марш! Пошел отсюда! Не отставай от бригадира! И поживей-ка, Мейо! Поживей! Я не хочу его здесь больше видеть! Понимаешь ты? четыре эскадрона, четыре! И еще пятый на твою голову! Разбаловали их здесь, этих славных карапузов! Знаешь, сколько от них навозных куч, от четырех эскадронов, ты? а тут еще и пятый? И все это нужно выгрести дочиста! Ты еще узнаешь, почем фунт лиха, обжора! Представь себе! Увидишь, урод! Увидишь! Три года! Пять лет! Таскать тебе это дерьмо — не перетаскать! По горло будешь сыт теплыми навозными лепешками! Ах! Представь себе! Дураков нет! Натерпишься, олух! Это инструктаж, соплячок! Практическая теория опытного кавалериста-навозника!,Ха-ха! Смирно! На какой срок ты нанялся? Не скажешь? На сколько ты подписался? Скажи-ка! Там указано?

— На три года.

— Это слишком мало, бездельник! Вон! Убирайся! Я не хочу его больше видеть! Устройте ему головомойку, Ле Мейо. Он абсолютно невыносим. Который час, бригадир? 10 минут nepssorq? 12 минут? — Он достает карманные часы-лукови-цу. — Какое сегодня число? Не 22-е? Что, нет? 23-е? Надо знать, козлы! Нет! Сегодня 24-е, вот что я вам скажу! Что, недоучки, это вас удивляет?

Он отскакивает в сторону, бросается к столу, снова хватает реестр, склоняется вместе с Ле Мейо над страницей, на которой записаны мои данные.

— Вы уже не знаете, какое сегодня число, бригадир? Вы уже больше ничего не знаете, не так ли? Вы невежда, й тол-

1 Тяжелая кавалерия — кирасиры и драгуны, в отличие от легкой — гусар и конных стрелков.

ку от вас никакого, бригадир Мейо! Вы будете довольны, если ваши рукава немного изменятся? Если с них кое-что снимут?..

Он тыкает в бригадирские нашивки.

Он отрыгивает... садится... Отбирает у бригадира перо, буквально выдирая из пальцев... Исправляет цифру... 4-е, собственноручно... Он старается... Клякса!.. Они оба смотрят на кляксу... таращатся на нее... Одновременно наклоняются.

— Разве это не прекрасно? — восхищается Ранкотт. — Остается только ее размазать. Получится неплохая бабочка...

— Э-э-э! — отрыгивает он. Всеобщее внимание.

В комнате все молчат, кроме сержанта, который брюзжит, чтоб ему пусто было... В свете лампы его козырек и особенно мундир с серебряным галуном блестят так сильно... что слепят мне глаза...Стоящие вокруг шмыгают носами... Они сбились в кучу, как стадо животных... Все ждут грозы... Перо останавливается... Унтер в раздумье... Он теребит кончик носа, трет щеки, подергивает себя за губу, облизывается, покусывает кончики усов. Мое имя приводит его в замешательство... Он снова принимается за каллиграфию.... Все разом водят головами... все... повторяя движение пера, которое то поднимается... то опускается... сначала мое имя... потом имя моего отца...

— Проклятье! — восклицает он. — Фернан?.. Фердинанд?., сын Огюста...урожденный Огюст...фигня!..Сержант Ранкотт... сын Ранкотта, сигнальщика-горниста 12-го драгунского полка!.. Что, не ожидал, выскочка?.. Армейское дитя. Да! Именно! Дитя армии! Четко! Ясно! блин! Огюст... Страховка... служащий... Вы это понимаете? Страховка?.. Кто это Страховка? Не знаю никакой Страховки! А! Как? На кой хрен она нужна, эта Страховка? Вы наглец, мой друг! Наглец! Какая дерзость! Да! Как? Я Ранкотт! Вы поняли? Смирно! Вольно! Смирно! Пятки вместе! Пятки вместе! Не втягивать голову в плечи! Вот так! Смирно!

О пятках я уже знал... я видел... я понял... Нужно щелкнуть каблуками.

Он подавил раздражение... Затем смачно харкнул раз, потом другой, на холодную печку. Мгновенно слившись причудливыми разводами... плевки стекали. Часть слюны потекла по нижней губе... Внезапно сержантом овладела новая мысль: