Бойня

Все время привозят новых. Кто-то в ночном белье, кто-то, как и она, в халате, некоторые почти голые. Возбуждения и возмущения первых часов как не бывало, теперь почти все сутками лежат на полу не двигаясь. Мочатся и испражняются под себя – все равно ничего даже похожего на туалет нет. Даже ведер нет. Она примостилась у короткой стороны бокса, вначале было терпимо, но люди все прибывали. Попыталась устроиться возле низкой, меньше метра, дверцы – оказалось, худшего места не найти. Люди в панике жмутся к выходу в проход, вот-вот задавят. В конце концов перебралась в середину клетки. Показалось, тут безопаснее.

Кое-кто старается помогать товарищам по несчастью. Пожилая дама начала собирать одежду, у кого что, – многие стучали зубами от холода. Рвали нижнее белье на тряпки перевязать раны. В другое время их изобретательность вызвала бы восхищение. Одной женщине наложили на сломанную лучевую кость шину из оторванной подметки, в дело шли даже ремешки от сандалий. Собирали воду, поили детей.

Три дня без воды, три недели без еды, повторяла она про себя. Она все-таки медсестра. А если человек совсем маленький?

Она слишком много наобещала Молли. Намеренно преувеличила свои возможности.

Раненую руку Хелена замотала поясом от халата. Слишком темно, чтобы разглядеть рану, но она и так понимала – ничего хорошего. Ее втолкнули в кузов, и она сильно ударилась рукой обо что-то острое, скорее всего, торчащий кусок арматуры. Мало того что хлынула кровь, видно, задела какую-то небольшую артерию. И боль такая, что вполне может быть и перелом. Деформации нет – ну и что? Бывают же переломы без смещения.

Опять потерла виски и начала себя уговаривать: не надо впадать в отчаяние. Можно научиться писать левой рукой. Купить машину с автоматической коробкой. А разве она и так не хотела купить кухонный комбайн? Эта штука делает за тебя больше половины работы. И Молли может помогать, она любит возиться в кухне и уже кое-чему научилась.

Чуть не брызнули слезы.

Ландон обо мне позаботится, повторяла Хелена, как мантру. Ландон позаботится.

Женщина рядом пронзительно закричала:

– А-а-а-а! Что-то по мне ползет!

Она начала прыгать и отряхиваться, споткнулась и упала прямо на Хелену. На поврежденную руку.

Хелена на секунду потеряла сознание от боли, даже крикнуть не успела. Очнувшись, начала в панике нащупывать узел стягивающего руку пояса. Но было уже поздно, повязка соскользнула. Пульсирующей струей хлынула кровь.

Через сорок пять минут серебристый BMW Улы Шёгрена свернул на ведущую к хутору узкую, кое-как посыпанную гравием и полузаросшую травой дорожку.

Ландон притормозил.

Небольшой щиток предупреждает: дорога частная. У канавы воткнут железный прут с грубо приваренным, насквозь проржавевшим почтовым ящиком. На ящике наклейка: “Семь Шёгрен”.

Ландон не сразу сообразил: не семь Шёгренов, а семья Шёгрен. А вот об этом он почему-то не подумал. А вдруг там их и вправду семь? Или пусть не семь, но кто-то еще, кроме вдребезги пьяного Улы? Вряд ли. Ни малейших признаков, что в жизни фермера был кто-то, кто, к примеру, стирал бы его одежду. Или, по крайней мере, напомнил: на дворе почти лето, а ты вырядился в эту зимнюю куртку. Оденься по-человечески, чудило!

К тому же Ула далеко не молод. Жена, как сказал парень на заправке, ушла. Если и есть дети, то уже взрослые, вряд ли будут торчать на умирающем хуторе. Наверняка съехали.

Выждать десять минут. Дождаться, пока старик откроет первую бутылку.

Ровно в 15:15 Ландон свернул на частный проселок Улы Шёгрена. Дорога пропетляла по леску и закончилась надписью “ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН”. Такую же надпись он видел в заброшенном военном лагере, только здесь надпись была очень яркой и не на ленте, а на новеньком, еще не засиженном мухами щите.

Он притормозил. Подумал и решил, что надпись адресована энтузиастам защиты животных – несколько лет назад они очень оживились, пикетировали свинофермы, коровники и птицефабрики, устраивали акции. И потом, что значит “воспрещен”? Шлагбаум закрыт, но не заперт, ворота настежь. Для зверозащитников – пригласительный билет. Ландон в душе их понимал – жизнь свиней на этих фермах ужасна, и чем большему количеству людей удастся продержаться на бобовых гамбургерах, тем лучше. Понимал, но жалел. Посвятить юные годы спасению мира, а десять лет спустя стоять в пригородной закусочной и жарить ту же фалунскую колбасу[35] для ровесников, у которых хватило ума получить образование. Хватило ума учиться, а не громить свинофермы, не выезжать на суденышках Greenpeace и потом сидеть ночь в каталажке. Тоже, конечно, не страшно, наутро пойдешь домой, но время упущено. Годы проходят в борьбе, которая если и увенчается успехом, то в очень далеком будущем.

Ландон открыл дверь, вышел из машины и сразу почувствовал запах. Удушливый, кисловатый, он никак не вязался со знакомым спектром сельскохозяйственных запахов. А уж тем более с запахом свинарника. Запах свинарника ни с чем не спутаешь. А здесь какая-то гниль. Старик совсем запустил хозяйство.