«Клиника в Берне напоминала тюрьму: пустая комната, только кровать, никакого стола, и ночные прогулки, чтобы утомить больных. Если мне не удавалось расслабиться, среди ночи в комнату вваливались две огромные людоедки и, крепко держа меня за руки, заставляли мерить шагами аллеи парка. Через три недели неимоверных усилий я спала все так же плохо! У меня не хватало сил даже съесть поданную мне картошку.
Однажды мой муж приехал в час обеда. Вот уже три недели он не вспоминал обо мне, или же мне не передавали его писем.
– Поехали сейчас же. Я увезу тебя подальше отсюда.
– Меня убивают. Я много раз писала тебе. Я умоляла тебя приехать немедленно, а ты ни разу мне не ответил!
Я расплакалась в его объятиях.
– Скажи мне, что ты хорошо себя чувствуешь, – прошептал он мне на ухо. – Я попрошу, чтобы тебя одели.
Но санитарка уже вырвала меня из его объятий, говоря, что пора принимать душ».
Как видим, на словах Тонио обеспокоен состоянием жены и выражает готовность увезти ее из клиники. Но «почему-то» не делает этого. Полюбовавшись на заморенную, отчаявшуюся Консуэло, он отбывает.
«Я потеряла последнюю надежду вырваться из этого ада. Его появление было как сон. Я стала даже сомневаться, что он приезжал. Мне хотелось есть, очень хотелось есть. Я начала воровать хлебные корки. Я собрала последние силы и благодаря священнику, приходившему каждую субботу исповедовать больных, смогла послать длинную телеграмму подруге в Париж, описывая свое плачевное положение.
Мой муж был чрезвычайно занят в кино. Моей подруге с трудом удалось прорваться к нему в съемочный павильон. Она заорала на Тонио:
– Консуэло приходится воровать хлеб, чтобы выжить! Если вы слишком заняты, чтобы ехать за ней, то поеду я!
Муж знал, что мне запретили переписку. Он рассказал об этом своим товарищам.
– Какой прекрасный сюжет для фильма, – сказали они. – Но, Сент-Экс, ваша жена может умереть!
Как объяснил Тонио, доктор уверил его, что я на правильном пути и готова пройти эффективный курс лечения. Поэтому он не должен все портить и писать мне!
Актеры и режиссер запротестовали, его посадили в поезд, идущий в Швейцарию, и он снова оказался в клинике.
Первое, что он продемонстрировал мне, – два билета до Парижа. Я не понимала, я плохо слышала, ему пришлось повторять все по нескольку раз. Он плакал как ребенок. Просил прощения. Я потеряла пятнадцать килограммов, и ему пришлось подвязать шнурком юбку, которая не держалась у меня на талии».
Как-то Консуэло упала в обморок на улице, очнулась в клинике для нищих, откуда Экзюпери… не захотел ее забирать!