Бойся своих желаний

Но и беззубым хиппарям тоже от властей доставалось. Их задерживали активисты-дружинники и рядовые полиса (то есть милиционеры), их тягали в ментовки, на них писали телеги в школы и институты – и, как следствие, исключали из комсомола и вузов. К тому же хипповское племя было весьма немногочисленным. На фоне студенчества и трудящейся молодежи, выступающих в костюмчиках или, на худой конец, в аккуратных джинсах, хиппари в своих провокационных одеяниях действовали, словно красная тряпка на быка – на бабок, милицию, комсомольских активистов и других добропорядочных граждан.

Хорошо еще, если нотации будут читать или плюнут вслед. А то ведь могут, к примеру, и обрезать волосы парням – как недавно проделала директриса из Юлиной школы. Прям-таки стояла на входе рядом с дежурными – и над каждым пацаном, казавшимся ей долговолосым, учиняла расправу: отхватывала ножницами клок шевелюры. Многие пострадавшие в знак протеста явились на следующее утро стриженными наголо – однако их вызов смешным казался: цели-то своей директриса достигла.

Вот и теперь Юлия чувствовала себя, выходя на улицу, отчасти бомбисткой-народоволкой. Нынче она в первый раз оделась целиком и полностью в соответствии с хипповой модой. И теперь ей казалось, что она в своих одеяниях чуть ли не по тонкой проволоке идет. Однако девушка миновала пару кварталов, отделявших дом, где она проживала, от Бульварного кольца, – никто из встречных особо на нее не глядел, и она постепенно успокоилась. Юля шла тусоваться – тогда термин не проник еще широко в родную речь и был понятен лишь неформалам, в основном панкам и хиппи. В качестве плейса для тусовки ей, конечно, географически удобней было кафе-стекляшка на Кирова, всего пять минут ходьбы от дома – однако сегодня Монина условилась с друзьями быть на плешке (или на Гоголя́х), то есть у памятника Гоголю. Она даже обошла забегаловку по противоположной стороне улицы, чтоб никто из здешних ее не увидел и не затормозил. По скучной улице Кирова – одни конторы вокруг! – девушка дошла до площади Дзержинского, а там, у «Детского мира», ей подвезло, подошел троллейбус второго маршрута. Она впрыгнула в него. Платить, естественно, не стала. В те времена кондукторов из общественного транспорта давно сняли, платили по-коммунистически, в кассы. Контролеры, и без того редкие, с неформалами, в том числе с хиппами, предпочитали не связываться.

Движение по центру Москвы еще не было закручено в одну сторону, и Юля проехала по проспекту Маркса (теперь Охотному Ряду и Манежной площади) мимо гостиницы «Москва» и Госплана (ныне Госдумы), затем мимо и факультета журналистики, и Манежа. Потом свернули направо, на Калининский. Миновали Библиотеку имени Ленина. Юля заулыбалась, вспомнив игру, что они придумали с ребятами-хиппами Ковриком и Стосом: по-своему именовать станции метро и достопримечательности столицы. Библиотека Ленина превратилась у них в «Дискотеку имени Леннона», станция «Ждановская» – в «Жбановскую», а «Площадь Ногина» – в «Лошадь Ногина». И так далее: «Семеновская» стала «Саймоновской» в честь дуэта Саймон и Гарфункель, «Колхозная» превратилась в «Ковбойскую» и даже невинная «Октябрьская» – в «Октоуберскую» или же «Октобер-стейшн».

Публика в полупустом троллейбусе обращала внимание на улыбающуюся, с вызовом одетую девчонку. Женщины в основном глядели с осуждением, а мужики, особенно те, что помоложе, с интересом. Но никто, слава богу, не стал нотаций читать, жизни учить.

Вышла Юля в начале проспекта Калинина, на Арбатской площади – а там уж до Гоголей оставалось рукой подать.

В то же самое время на автобусе триста сорок шестого маршрута Бурый, Ботва и Пешак подвалили к метро «Ждановская». Бригадир объявил общий сбор. Встречаться договорились в целях конспирации уже в Москве. И одеться он приказал поцивильнее, чтобы сразу внимания к себе не привлекать. Никаких клетчатых штанов, кепок и черных галстучков. Чтоб из толпы не выделялись, сказал бригадир, но все были подготовлены.

Подготовлены – значит, собираются на дело. Это хорошо. Бурый прихватил кастет, Ботва сунул в карман металлическую расческу, ручка которой была превращена в лезвие, а Пешак надел широкий солдатский ремень – его пряжка была заточена. Впрочем, даже безоружными парни выглядели внушительно. Накачанные, мощные, косая сажень в плечах. Пассажиров в вечернем поезде, идущем в центр, было немного. Но кто бы здесь ни находился, взглядом на троице не задерживался, отводил глаза – не ровен час, прогневаешь бандитов. Это парням было приятно. Для того они и трудились по вечерам в потных качалках, чтобы ни одна борзота на московских улицах не посмела бы на них потянуть. Да и потом – они путяги в этом году кончают. Им всем в осенний призыв в армию идти. А чтобы там выжить, надо быть сильным. На того, кто силен, никто в казарме не посмеет залупнуться: ни хохлы, ни чурки, ни чучмеки. Никому мало не покажется, включая афганских духов.

– Я на практике вчера был, – сообщил Пешак.

– Ну и че?