Бойся своих желаний

…Юлию Монину в хипповской среде любили. Называли, следуя песне «Юрайя Хип», по созвучию – Джулай Монинг. Ласковая кликуха у нее была, не то что Самовар или Гамнюк. А любили ее за то, что никогда не понтовалась, хотя девка, сразу видно, не простая. С первого взгляда: из центровой семейки, обеспеченной. И образованная. Не только «Мастера и Маргариту», допустим, читала, как все, но и Новый Завет. И когда возникал спор теоретического замеса – к примеру, существует ли братская любовь, могла такого выдать, что только держись. Но Джулия не понтилась. Когда капуста у нее на кармане была – отдавала в общий котел. Когда не было – не чуралась пойти у прохожих поаскать. И портвешок пила вместе со всеми из горла, не брезговала. Вот только ханкой не пыхала. И не давала никому из парней: ни по любви, ни по дружбе, ни за компанию. Берегла себя – молодая еще была. И корефаны, что гужевались вокруг, тоже ее берегли. Такое, значит, было у них в системе чудо природы (как о ней злоязыкая Томка Вертолет сказала) – хиппи-девственница.

В тот вечер на плешке у Гоголя оказалось не особо прикольно. Ну, поиграл немного на гитаре Джексон, попел свое, коронное, «Чистопрудных лебедей»: «И от обиды ли, не знаю, в пруд, как в чернильницу безмерную, устало шеи окунали, как Лермонтов, перо, наверное…»

Собрались было портвея выпить, но башлей ни у кого не было и даже аскать показалось лениво. Так и сидели: кто прямо на асфальте, кто – на спинках лавочек, опустив ноги на деревянные седалища. Настроение – вялое. Не было куражу даже полисов задирать: ни на памятник лезть, ни воздушные шарики к дверям близлежащего отделения привязывать. Просто – трепались. Как часто у парней бывает, соскользнули на темы плотской любви. Джулия давно подозревала, что многие из мальчишек объявили себя хиппами лишь за тем, чтобы на халяву пользоваться девчонками под флагом свободного секса. Вот и сегодня солировал Печень. Юлия готова была поклясться, что у него, с его прыщами, сроду никакой любви не случалось – ни свободной, ни с обязательствами. Однако в теоретической части парень оказался подкован. Пересказывал с пузырями на губах и довольно близко к тексту основополагающий труд сексолога Кинси. Тут девушка впервые услышала диковинное слово – «куннилингус». Но в целом времяпрепровождение вышло довольно скучным. У памятника не было ни Коврика, влюбленного в Джулию, ни Стоса, по которому вздыхала, в свою очередь, она сама. Хотя оба обещали сегодня прийти – да много ли стоят обещания хиппарей, этих самых разнузданных анархистов современности! И даже шокировать своим внешним видом мало кого получалось – разве что провинциалов – гостей столицы, случайно забредших туда, где сроду не было больших промтоварных и продуктовых магазинов, и совсем уж диких лимитчиков из Люблина да Бибирева. Коренные-то москвичи к хиппам давно привыкли – вроде как одна из достопримечательностей типа голубей на бульварах.

Конечно, окажись рядом теоретик-марксист, доктор исторических наук, навроде родного деда Петра Ильича Васнецова или бабки Валентины Петровны – они в два счета объяснили бы махровую тоску собравшихся узколобостью их невнятной идеологии и обреченностью их движения с точки зрения всемирно-исторической. Дедуля сказал бы внученьке – мягко, как умел только он: «Да что ты, деточка!.. Нашла, кому подражать! Хиппи! Да ведь ты как минимум на пятнадцать лет опоздала. Я бы не удивился, если б ими матерь твоя, покойница, увлеклась – году в шестьдесят восьмом. Да, слава богу, мимо прошла. Потому что ты у нее рано родилась. А сейчас на Западе хиппи-то и не осталось. Доживают свой век последние коммуны где-то в Индии, и все. А вы – хороши, передовая молодежь! Хоть бы что-то новое придумали, а тут на тебе: выкопали из нафталина старые рваные джинсы! Я образно, естественно, выражаюсь. А если называть вещи своими именами: вы подражаете движению, вышедшему в тираж даже на Западе».