Бойцовые псы

— Как договаривались… — развел руками Лёха. — Дело хозяйское. Можешь пересчитать… Вот интересно, почему все наши разговоры начинаются на «вы», а стоит перейти на интимную тему, сразу становимся на «ты»… Хотя на брудершафт мы еще не пили. А стоило бы, а? В сауне, с пивком… Не все ж работать да работать. Когда-то и расслабиться не мешает.

— Ладно, я тебе верю, — махнул рукой Генрих Николаевич и бросил конверт в кожаный «дипломат» с никелированными замками. — А то вот так же улаживал одно дело… — он показал глазами на потолок. — Вот так же конверт раскрыл в одном кабинете, а там — кукла. Сверху сто долларов, а ниже резаная бумага.

— Ну да, — сочувственно кивнул Лёха. — Есть ещё такое позорное явление. С чем-чем, а с дураками на Руси всегда было хорошо. Потому со всем прочим плохо.

— Пришлось долго извиняться, — вздохнул Генрих Николаевич. — Оправдываться… Свои вносить. Думал, больше вообще со мной разговаривать не будут… Вот так поверишь человеку на слово. А он как свинья… До сих пор люди не могут понять, что честность и порядочность в бизнесе цены не имеют.

— Святые слова… — поддакнул Лёха. — Теперь вот насчёт банка вашего «Куранты», оказавшегося в двусмысленном положении… Значит, велено передать: мы покупаем пятнадцать процентов ваших акций, а вы за это нашего человека в правление…

Генрих Николаевич замер, молча глядя на Леху.

— Откуда вы знаете про положение банка?

— Эх, Генрих Николаевич, — покачал головой Лёха. — А еще про честность только что правильные слова произносили… Мы от себя, можно сказать, от общака большие деньги отрываем, чтобы способствовать всеобщему процветанию… А вы удивлённые глаза делаете по этому поводу.

— Двадцать пять процентов! — прервал его тираду хозяин кабинета. — И ни процента меньше.

— Это, прямо скажем, социальная дискриминация в условиях с таким трудом нарождающейся российской демократии… Почему-то другим достаточно пяти процентов.

— Потому что вы являетесь специфичным пайщиком, — жестко отрезал Генрих Николаевич. — И мне трудно будет объяснить другим вкладчикам, как трудно объяснить вам…

— Так эти ваши труды будут нами правильно поняты и справедливо оценены. Или мне опять через вашу голову к Григорию Теймуразовичу обратиться? Он человек занятой, к нему вся Москва в очередь выстроилась, а тут еще мы с вами, и с вопросами, которые вполне можно решить в рабочем порядке.

С этими словами Леха достал из той же хозяйственной сумки другой конверт.

Хозяин кабинета покачал головой. Потом кинул конверт, не глядя, в ящик стола.

— Но меньше, чем на двадцать процентов, даже не рассчитывайте…

— А чтой-то мы с вами опять на «вы» перешли… — сощурился Леха. — Хотя момент опять же интимный и сугубо ответственный… Я другого боюсь, если честно. Как бы братва не занервничала по поводу вышеназванной дискриминации.

— Это уже шантаж… — нервно улыбнулся Генрих Николаевич. — И потому я не могу… — Он достал из стола только что брошенный туда конверт. Потом вопросительно, сделав паузу, посмотрел на Леху. Тот тоже сделал паузу…

— Да будет тебе, Гена… Дачу небось достроить надо? Надо.

— Ты и про дачу знаешь? — вздохнул Генрих Николаевич.

— Семнадцать процентов, — сказал Леха. — И то, если братву уговорю. Если меня самого от общака за мягкотелость не отодвинут. Сам же говорил — специфические мы. И очень нервные.

Глава 13

— За меня здесь останется Канищев, — сказал Каморин Седову в аэропорту. — В ваших интересах с ним поладить. Хотя даже у меня с ним тоже возникают разногласия… Очень уж самостоятельный. Но мне всегда был предан. И все говорит так, как есть на самом деле. И о вас будет говорить мне то же самое. Об этом хочу предупредить сразу.

Ирина стояла в стороне, зябко кутаясь в воротник шубы. Когда Каморин подошел к ней проститься, она подставила ему губы для поцелуя, скосив глаза в сторону Седова.

— Лучше бы ты забрал меня с собой.

— В другой раз, — сказал он. — Сколько можно повторять одно и то же… В Москву я скоро вернусь.

— Твой Канищев за мной тоже будет приглядывать? — кивнула она в сторону «полномочного представителя», стоявшего неподалеку.

— А что, это — мысль, — сказал Каморин. — Он эту роль исполнит лучше всякого пояса целомудрия… Я шучу.

— Я так и поняла… — Она отстранилась и снова спрятала лицо в меховой воротник.

Хоть этот похож на мужика, думала она, глядя ему вслед. Для Альчи она давно стала разменной монетой. А Каморин знает, чего хочет. И идет к цели, балансируя, как канатоходец, но только по лезвию ножа. Чуть ноги разъехались — разрежет пополам, вспомнила она его невеселое признание, услышанное прошлой ночью.