Бойцовый кот

Корнелий шел вперед, уже ни на что не отвлекаясь. Ближе к центру все больше было вывесок, а кое-где витрины были еще стеклянными. Впереди, на площади, сияли огни и звучала музыка: то это был военный оркестр, то какой-то рок-ритм. Сзади, за поворотом, опять заревел грузовик, и Удалов, оглядевшись, внезапно остановился на вывеске "Кооперативная поликлиника и частная аптека Савич & К". Не раздумывая, он дернул за ручку двери и ворвался в аптеку одновременно с звонком колокольчика. На звонок из глубины аптеки послышался торопливый топоток, а сквозь жалюзи на двери лучи фар грузовика прошлись полосками по грязному пиджаку Удалова.

Савич, в жилетке и нарукавниках, с удивлением и подобострастием смотрел в лицо Удалову:

- Здравствуйте, здравствуйте, Корнелий Иванович, рад видеть, рад. А то уже слухи странные пошли. Как же, к нам на чаек - чашка была у него в руке, и ложечка дребезжала о край. Он обернулся и закричал: Вандочка, Вандочка, к нам сам Удалов! - и снова, Корнелию:

-47

- Проходите, проходите... А как же Ксения? Вы ведь обещали вместе... э... почтить своим присутствием?

Удалов облегченно вздохнул. В этом мире, несмотря на все его странности, он кажется, оставался собой, и женой его была Ксюша. Сейчас он попьет чаю, посидит в хорошей компании, и пойдет домой. После перпендикулярного кошмара предыдущего мира и странных событий на дороге ему отчаянно хотелось спокойного, домашнего уюта.

Горячий чай и какая-то бессмысленная болтовня только усыпляла Корнелия. Разговор шел о выборах, о несознательных элементах, не дающих достигнуть стабилизации, о стабилизирующих силах и патриотах родного Гусляра. Вандочка, заметно располневшая, но все равно, как и в предыдущем мире, почему-то постаревшая на десяток лет, разливала чай, ухоженный, но какой-то надтреснутый Савич благодушно улыбался. Все это было так непохоже на остальные миры.

Колокольчик за спиной Удалова прозвенел, словно рассыпаясь в благодарностях, как и его хозяин. И так же, как, наверное, вздохнул облегченно хозяин, закрывая дверь за гостем, вздохнул и колокольчик, успокаиваясь на всю ночь.

Осталось пересечь площадь и свернуть к себе, на Пушкинскую. Сейчас на площади тихо играл духовой оркестр. Прохаживались парочки, но никто не танцевал. Площадь оказалась единственным местом, где все витрины и световая реклама были целыми. В ее отблесках Корнелий с трудом различал нелепо намазанных и кричаще одетых девчонок, гуляющих с солдатами в незнакомой форме и сытенькими массивными парнями в темных рубашках с вышитым белым колоколом. В одном из них Удалов узнал Кольку Передонова, отъявленного хули

-48гана из речного техникума, сына того Передонова, которого в нормальном Гусляре чуть не выставили из города за систематическое загрязнение улиц. Передонов-младший на секунду вперил в Корнелия остренькие глазки, налитые какой-то профессиональной недоверчивостью, но тут его внимание отвлекли две девчушки в мини-юбках и ажурных чулках, виснущие у него на руках. Правая была в ярко-фиолетовом гриме и с прической "под панка", а рыжие волосы левой просто торчали во все стороны, сверкая блестками.

Удалов уже привык, что памятник первопроходцам в соседних мирах был обречен на уничтожение. Вот и сейчас на постаменте-ладье высилась в позе статуи Свободы уже знакомая ему девица со стаканом и надписью: "пейте тонизирующие напитки...". Надпись на обвивающей ее бедра ленте была единственным прикрытием, соблюдавшим стыдливость десятиметровой статуи. Линия этих бедер что-то напомнила Корнелию, и он узнал в статуе непутевую Римму Казачкину. Впрочем, сама Римма наличествовала тут же, недалеко от своей увеличенной копии, в компании двух офицеров и вальяжного мужчины, на рубашке которого кроме белого колокола и каких-то букв сверкали золотые нашивки и аксельбанты. Корнелий без труда узнал в нем Елика Оболенского. Архитектор и князь что-то вдохновенно вещал офицерам, те вежливо кивали ему, а Римма кидала на всех троих оценивающе-хищные взгляды. Ее одежда, макияж и прическа качественно отличались от внешнего вида школьниц, но манера была та же - зазывающая.

Внезапно на смену духовой музыке взревел тяжелый рок, и половина площади пустилась в пляс у подножия Римки-Свободы. Удалов в одиночестве подошел к началу Пушкинской, перелез через какую-то веревку и затрусил к дому.

Ворота, подьезд и лестница были теми же, что