Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах

Разумеется, между мной и контессой утром что-то случилось, и до меня уже дошло, почему она столь странно себя повела. Тем или иным образом, но контесса догадалась о моей вечерней rencontre накануне и отчасти — хоть и далеко не полностью! — понимает, какое действие та на меня оказала. Даже со мной она изъяснялась в этой их итальянской, слишком бурной по нашим английским меркам манере. Бесспорно, она что-то рассказала обо мне маме, но в завуалированных выражениях, ибо на самом деле не желала меня предавать. К тому же она уведомила меня о своих намерениях, и теперь я сожалею, что не попыталась ее отговорить. Видите ли, я была настолько сонной, что не очень хорошо соображала.

— Мама, — ответила я с полным достоинства видом, который научилась принимать в подобных случаях, — пожелай контесса как-то пожаловаться на мое поведение, она, несомненно, сделала бы это только при мне.

И, стоит заметить, я в этом не сомневалась. Впрочем, контесса вообще вряд ли бы стала жаловаться на меня. Несомненно, она обратилась к маме по этому поводу лишь из желания мне как-то помочь, пусть и направила свои усилия не в то русло, как неизбежно происходит со всяким, кто не знает маму достаточно хорошо.

— Дитя, ты дерзишь мне! — чуть ли не вскричала мама. — Ты дерзишь собственной матери!

Она так себя взвинтила — и ведь явно на пустом месте, даже хуже, чем обычно! — что ухитрилась уколоться. Мама постоянно колет себе пальцы, в основном, когда пытается шить, и, как мне все время кажется, причина в том, что она попросту рассеянна. А еще она всегда держит в шкатулке с рукоделием шарик хлопкового пуха именно на такой случай. На этот раз, однако, пуха не оказалось, а она, похоже, поранилась довольно глубоко. Бедная мама замахала руками, будто птичка, попавшая в силок, а меж тем кровь ничто не сдерживало. Подавшись вперед, я ее слизнула. Почувствовать вкус маминой крови было так странно. Самое странное — его восхитительность, почти как исключительно вкусный леденец! Сейчас, когда я пишу эти строки, при одном воспоминании о нем к моим щекам приливает кровь.

Затем мама додумалась прикрыть ранку носовым платком: одним из тех красивых платочков, что она приобрела в Безансоне. Мама смотрела на меня своим обычным неодобрительным взглядом, но сказала лишь:

— Пожалуй, хорошо, что в понедельник мы уезжаем.

Хотя для нас приезды и отъезды уже стали обычным делом, ранее она ни о чем подобном даже не заикалась, и я была ошеломлена. (Вот, кажется, повод сделать запись в дневник сегодня вечером все-таки появился!)

— Что? — вскричала я. — Зачем так быстро покидать милую контессу? Мы пробыли здесь только неделю, а в этом городе жил и творил сам Данте!

Я чуть улыбаюсь. Кажется, я неосознанно начала перенимать цветистую итальянскую манеру выражаться. Вообще-то, я не так уж уверена, что Данте хоть что-то написал в Равенне, но такого рода соображения не слишком сдерживают итальянцев при выборе слов. Пожалуй, мне придется следить за собой, чтобы эта привычка не зашла у меня слишком далеко.

— Ну и что, что здесь любил гулять Данте? Для твоих прогулок это место совершенно не годится, — безжалостно ответствовала мама с несвойственной ей резкостью. Она то и дело поглаживала уколотый палец, и ничто не могло смягчить ее язвительность. Кровь уже пропитала сооруженную наспех повязку, и я отвернулась, испытывая, как сказали бы писатели, «крайне смешанные чувства».