Бокал крови и другие невероятные истории о вампирах

До чего ликую, думая о той новой жизни, что простирается предо мной в бесконечность, о том новом океане, что уже плещет у моих ног, о новом корабле с пурпурным парусом и красными веслами, на борт которого я могу взойти в любую минуту! Когда стоишь пред лицом столь великого преображения, слова кажутся такими глупыми, но привычка к ним дает о себе знать, пусть даже сил удерживать перо почти не осталось. Скоро, скоро новая сила станет моей, пламень, что невозможно постичь разумом, и способность по своему желанию принимать любые обличья или летать без оных во тьме. Вот что творит любовь! Сколь избрана я средь всех женщин, а ведь я просто обычная англичанка! Это чудо, и я войду в залы Иных с гордостью.

Папа в своем беспокойстве позабыл обо всем, кроме мамы, и не замечает, что я ничего не ем и пью только воду; что за нашими кошмарными, ненавистными трапезами я чуть ли не падаю в обморок.

Хотите верьте, хотите нет, но вчера мы с папой посещали Темпио Малатестиано. Папа отправился туда как добропорядочный английский путешественник, а я, по крайней мере на его фоне, выглядела как пифия. Это великолепное строение, одно из самых прекрасных в мире, как говорят. Но для меня особое очарование ему придают благородные и любимые мертвые, нашедшие в нем вечное упокоение, и та все большая власть над ними, которую я в себе ощущаю. Новая сила настолько меня измучила, что на обратном пути в гостиницу папе пришлось поддерживать меня под руку. Бедный папа, верно, спрашивает себя, и за что ему только такая обуза — сразу две немощные калеки! Мне почти жаль его.

Вот бы дотянуться до хорошенькой контессины и поцеловать ее в горло.

15 октября.

Прошлой ночью я открыла окно в своей комнате — второе окно мне, слабой по меркам этого мира, не поддается — и, не осмеливаясь выйти, обнаженная, стояла в проеме, воздев руки. Вскоре оттуда, где еще мгновение назад все было тихим, как смерть, послышался шепот ветра. Затем этот шепот стал ревом, а слабая ночная прохлада превратилась в жару — как будто кто-то отворил дверцу духовки. Грянули плач великий, крики, стоны, гул и скрежет — будто невидимые (или почти невидимые) тела кружили снаружи, беспрестанно стеная и жалуясь. Моя голова раскалывалась от этих жалобных звуков, а тело взмокло, словно я была какая-то турчанка. А после, в одно мгновение, все прошло. В тусклом оконном проеме передо мною стоял он.

— Это — Любовь, какой ее знают избранные этого мира, — были его слова.

— Избранные? — с жаром прошептала я.

Голос звучал до того слабо, что вряд ли вообще мог называться голосом. Но разве это важно?

— Да. Избранные, из этого мира.

16 октября.

Погода в Италии переменчива. Сегодня опять холодно и сыро.

Меня начали считать больной. Мама снова на какое-то время встала на ноги и суетится вокруг меня, будто мясная муха над умирающим ягненком. Родители даже позвали medico, после того как в моем присутствии долго спорили, способен ли местный врач принести хоть какую-то пользу. Вмешавшись, я своим нынешним слабым голосом решительно заявила, что нет. Но все равно это нелепое создание явилось… в старомодном черном костюме и, хотите верьте, хотите нет, в седом парике — подлинный Панталоне, да и только. Что за фарс! Я быстро от него избавилась, пустив в ход свои острющие клыки, и он убежал с воплями, как в той старой комедии, из которой его вытащили. А я сплюнула его сок, отдающий старческой немощью, стерла с губ остатки его кожи и запаха и, обнимая себя, вернулась на свое ложе.

«Janua mortis vita»[25], — сказал бы мистер Бигз-Хартли на своей смешной ломаной латыни. Подумать только, сегодня воскресенье! Почему же никто не взял на себя труд помолиться обо мне?

17 октября.

Меня оставили одну на весь день. Впрочем, какая разница?

Вчера ночью произошло самое странное и прекрасное событие в моей жизни — на моем будущем теперь стоит печать.

Я лежала здесь при открытом двойном окне, и тут в комнату начал вползать туман. Я открыла ему объятия, но из ранки на шее по груди потекла кровь. Ранка, естественно, больше не заживает… впрочем, я без особых усилий скрываю эту метку от всего рода людского, в том числе от ученых мужей с дипломами из Университета Сциоза.

С площади за окном донеслись шарканье ног и сопение какого-то животного — будто фермеры загоняли в кошару овцу. Я выбралась из кровати и через окно шагнула на балкон.

Пробивающийся сквозь туман свет луны казался серебристо-серым. Такого я прежде не видела.

Всю piazza, очень большую, заполняли матерые седые волки, безмолвные, если не считать тихих звуков, которые я упоминала ранее. Все волки глазели на мое окно, высунув языки, черные в серебристом свете луны.

Римини стоит почти у самых Апеннин, печально известных великим множеством волков, которые часто воруют и пожирают маленьких детей. Вероятно, зверей погнали к городу грядущие холода.

Я улыбнулась волкам, а затем, скрестив руки на маленькой груди, присела в реверансе. Они прославятся среди моего нового народа. Моя кровь станет их, а их — моей.