Боль

Сначала появился ее запах. Ричарди поднял голову от отчета, который составлял, когда по его чувствам вдруг ударил этот особенный пряный запах дикого леса. За мгновение до того, как сознание связало запах с человеком, в дверях кабинета появился Майоне и объявил:

— Комиссар, к вам синьора Вецци.

Ричарди велел ее впустить, Ливия вошла в кабинет. Она была одета в строгий черный костюм с юбкой до середины икр, которая подчеркивала мягкие очертания ее бедер. Жакет, застегнутый до самой шеи, подчеркивал большую, но не тяжелую грудь. Пальто с меховым воротником она перекинула через руку, на плече на длинном ремешке висела сумочка. Шляпа немного сдвинута набок, черная вуаль поднята. На лице ни следа бессонницы, хотя, подумал Ричарди, Ливия вряд ли хорошо отдохнула этой ночью. Большие черные глаза, полные жизни, смотрели внимательно, легкий макияж смягчал их выражение. На полных губах порхала легкая улыбка.

— Каким я вас оставила, таким же вижу снова, комиссар. Вы не уходите из кабинета на ночь?

У Майоне, продолжавшего стоять в дверях, изогнулась бровь.

— Телом — да, синьора, но только телом. Как вы себя чувствуете? Вы в силах выдержать предстоящее?

— Конечно, комиссар. Для этого я и приехала, хотя мне будет трудно.

Ричарди велел Майоне приготовить к поездке один из трех автомобилей управления и предупредить доктора Модо об их визите.

Короткий путь до больницы прошел в молчании. Машину вел Майоне, это давалось ему не очень легко. Его ругательства по поводу неожиданных препятствий единственные нарушали тишину.

Ливия опустила на лицо вуаль и старалась тихо дышать. Она чувствовала присутствие Ричарди рядом, очевидно, он о чем-то напряженно думал.

Комиссар же в это время размышлял о том, что недавно услышал от дона Пьерино.

Совершенно ясно, человек, который толкнул священника, не Вецци. В этот момент тенор был уже мертв. А если и нет, то, несомненно, загримирован и запачкал бы гримом шарф, а на шарфе не было ни пятнышка.

Но тогда почему этот человек вернулся в гримерную? Почему, убежав через окно, не скрылся в темноте, а возвратился, рискуя быть замеченным? И наконец, как он мог быть уверен, что труп за это время не обнаружат? По-прежнему слишком много неясностей. Но Ричарди был уверен, что выиграл важное очко в своей партии против убийцы.

В покойницкой больницы их встретил доктор Модо в белом халате. Скульптурная красота Ливии явно произвела на врача большое впечатление, и он выразил вдове соболезнование.

— Спасибо, доктор. Я хотела бы сказать вам, что мучаюсь от боли, которую ничто не может утешить. Однако, возможно, это не боль, а печаль о прошлом, смутная тоска и грусть.

— Мне жаль, синьора, очень жаль. Нет ничего печальней, когда человек умирает, а его смерть ни у кого не вызывает боли.

Ричарди слушал их, стоя в стороне. При этих словах он вспомнил про слезы, которые оставили следы на лице паяца, — две больших темных полосы на слое грима. Комиссар мысленно увидел его полузакрытые глаза и полусогнутые ноги, услышал слова его последней песни. Нет, боль была — боль утраты, горе человека, у которого отняли столько лет его будущей жизни.

Больничный служащий подкатил к ним тележку с мертвым телом под белой простыней. Ливия и Ричарди встали с одной стороны от нее, Модо с другой. Врач поднял край простыни и открыл лицо куклы, которая раньше была человеком. Все трое, молча, смотрели в это восковое лицо. Взгляды останавливались на маленьком, размером с мелкую монету, синяке на скуле и разрезе с четкими краями в правой части шеи. Глаза и рот были полуоткрыты, словно труп испытывал утонченное удовольствие, например слушая музыку, звучавшую для него одного. В центре горла виднелся шов — след вскрытия.

— Это он, — выдохнула Ливия и так сжала руки, что они побелели.

Ричарди вынул одну руку из кармана и подхватил вдову под локоть, та оперлась о него, чтобы не упасть.

— Извините, — сказала Ливия. — Я думала, что подготовлена. Я так много думала об этом. Но, может быть, к этому невозможно подготовиться?

Доктор вздохнул, эта ситуация была ему хорошо знакома. Он снова накрыл труп простыней и сделал знак служителю, который ждал в стороне. Тот укатил прочь тележку, и больше никто не видел Арнальдо Вецци во плоти.

В маленькой комнате перед покойницкой доктор предложил Ливии сигарету, и, когда зажигал ее для вдовы, у него дрожали руки.

— Какая нелепость! Такое величие, такие мечты. Волшебный голос, не имевший равных. Дерзость, упрямство и всемогущество. А потом абсолютная тишина и молчание.

Доктор Модо вздохнул:

— Так бывает всегда, синьора. Не имеет значения, кем был человек. Один и тот же полный достоинства вид, молчание. Как бы они ни умер ли — на войне или от болезни. Сколько бы людей ни ждали здесь, тот, кто там, за дверью, всегда один и молчит.

Ричарди услышал это и подумал: «Ты говоришь — молчание, доктор? Ты не представляешь себе, сколько им еще нужно сказать. Они поют, они смеются. И говорят. И орут. Только вы этого не слышите. Тут дело в устройстве уха. Мертвые издают такие звуки, которых вы не можете слышать. А я их слышу — и сколько!»

Ливия поблагодарила доктора. Он сказал ей:

— Считайте, что я в вашем распоряжении. Кто заберет отсюда тело для похорон?

— Этим займется Марелли, импресарио покойного.

И так далее, и так далее. Подробное красноречие смерти.

Обратный путь был не таким, как путь туда. Ливии стало намного легче по нескольким причинам сразу. Она постепенно осознавала, что в любом случае важная глава ее жизни закончилась. В этом чужом для нее городе, дрожа от странного, не по сезону холодного ветра, она, возможно, снова обрела свободу, которую не искала много лет. И лицо Арнальдо, искаженное смертью, больше не было злым. Ливия подумала, что, возможно, со временем сможет безмятежно вспоминать то немногое хорошее, что связывало ее с мужем — прекрасные минуты начала их знакомства и первые годы брака.

— Вы верите в судьбу, комиссар?

— Нет, синьора. В нее я не верю. Я верю в людей и в их чувства. В любовь, в ненависть. И в голод. Но прежде всего в боль.

Говоря это, Ричарди все время смотрел вперед, втянув голову в плечи так, что ее прикрыл с боков поднятый воротник пальто. Ливия смотрела на острый профиль своего спутника и непослушные волосы, упавшие ему на лицо. Она чувствовала, что Ричарди сейчас далеко от нее, говорит из другого мира или времени.

Майоне вел машину молча, даже не ругал босоногих уличных мальчишек, перебегавших улицу вслед за своим тряпичным мячом, и газеты, которые гнал по земле ветер. Сейчас он внимательно смотрел на отражение комиссара в зеркале заднего вида, он никогда не слышал в голосе друга столько сосредоточенности.

Женщина заговорила снова:

— И что же? Каковы, по-вашему, возможности человека создать себе немного счастья в жизни?

— Столько, сколько он хочет, синьора. А может быть, ни одной. Правда, существуют иллюзии. И они преследуют каждый день, каждую минуту. Но это всего лишь воображение.

Ливия поняла, что мысленно Ричарди сейчас далеко от них и мысли его блуждают непонятно где. Поэтому она не проронила больше ни слова до самого полицейского управления.

По приезде Майоне спросил Ливию, не нужно ли ей в гостиницу. Она ответила, что предпочитает прогуляться по улице, несмотря на ветер, ей необходимо побыть на свежем воздухе. Затем она подошла к Ричарди:

— Комиссар, я пока поживу в этом городе. Сейчас я не готова вернуться домой. Подожду здесь конца расследования, если это не займет много времени. Название моей гостиницы вам известно. Если понадоблюсь, вы знаете, где меня искать.

— Разумеется, синьора. Уверяю вас, что буду помнить об этом.

Опять ее сигнал-намек не принят. А сколько раз ей хватало всего одной улыбки или слова, чтобы мужчина начинал за ней ухаживать! Она не знала, почему ее так волновали эти глаза и этот голос. И как дать понять Ричарди, что она хотела бы встретиться с ним и поговорить не об убийстве мужа, а о чем-то другом.

Она решилась:

— Что с вами не так, комиссар? Мы всякий раз ведем два разговора одновременно, словами и взглядами. Почему на вас все действует не так, как на других? Может быть, вы не испытываете никаких чувств?

Майоне, стоявший в нескольких метрах от них, тихо кашлянул. Ричарди поморщился, а потом сказал:

— Если бы так, я жил бы спокойней. Но у вас сейчас горе. Вам нужно искать укрытие от бурь в другом порту.

Ливия стояла неподвижно и смотрела на него. Ветер слегка шевелил вуаль над ее изящной шляпкой. Ее глубокие черные глаза наполнились теми слезами, которых не было, когда она увидела своего мужа мертвым. Потом она повернулась и ушла.