Боль

Двадцатого июня он сообщает следствию: "Когда приехали в гараж, я достал с верхней полки иконостас и показал его. Они смотрели его минут 20, что-то говорили, показывая пальцем то на рисунок, то на окантовку. Пробовали поджигать оторванную от холста нитку, капали из пипетки каким-то раствором… на рисунок полотна. Долго рассматривали надпись в виде какого-то значка в нижнем правом углу картины. Говорили что-то про её размеры и углы изгибов этой надписи". Одним словом, в гараже состоялся искусствоведческий семинар.

Находясь под стражей, Зайцев отправлял своей жене, родственникам и знакомым корреспонденции, где давал указания, что, как и когда говорить на следствии.

Вот что он писал жене: "Аленка, когда к тебе придет следователь, не давай ему никаких показаний, тогда он нам сделает очную ставку, на которой ты должна подтвердить и сказать, что знала о существовании иконостаса, которого сама не видела, но знала, что он находится дома у родителей…"

"Помнишь, как ты хотела посмотреть иконостас, который я купил за 500 рублей в магазине, а когда его оценил, он оказался начала XVIII века. Аленка, если тебя вызовут, то вспомни все и расскажи. Если следак будет пугать 1-ми показаниями твоими, не слушай его, это все чушь".

Были и ещё разные интересные заявления — о том, что вещи, обнаруженные у него дома и в гараже, подброшены братом убитого Фокина при обыске, на который его как раз для того и пригласили. О том, что следствие применяло запрещенные приемы. Короче говоря, Зайцев, в отличие от суда, использовал все возможности, и использовал с толком.

Дело отправили на дополнительное расследование.

Двадцать шестого декабря 1989 года началось второе слушание дела. Закончилось оно 8 февраля 1990 года: судья Назаров снова отправил дело на дополнительное расследование.

Следователь Пермякова в августе 1990 года направила его в суд.

И судья Назаров, не начав слушать, уже из распорядительного заседания возвратил дело на третье доследование в областную прокуратуру.

Протест областной прокуратуры поддержала Прокуратура России. Обратились в Прокуратуру СССР с просьбой поддержать представление российской прокуратуры об опротестовании определения на доследование. Но пленум, на котором рассматривали этот вопрос, оказался последним для союзной прокуратуры.

И дело в третий раз вернулось в прокуратуру Московской области. На этот раз к новому следователю, Юрию Шишкову.

Можно сколько угодно рвать на себе тельняшку и кричать со всех трибун, что необходима судебная реформа, что устарел уголовный кодекс, что без института присяжных наше судопроизводство страдает импотенцией, а лекарства — только в Западной Европе, но если оставить тельняшку в покое и посмотреть друг другу в глаза — может, кто-то и вспомнит, что есть такая неотменимая категория, как здравый смысл.

Может, попробовать им воспользоваться?

Зайцев сидит в тюрьме, спешить ему некуда.

Обвинение в убийстве двух человек не располагает к легкомыслию, и он обстоятелен и не скуп на версии. Он защищается. И что бы он ни придумал, как бы ни изощрялся, в каких бы искусствоведов ни играл — все объяснимо.

Но суд? Разве у них с Зайцевым одно общее дело?

Институт дополнительного расследования допотопен и неуклюж. Это самая советская продукция из всего, что было создано нами за известный период. Универсальная модель нашего общества: все работают, все трудятся — и ничего. Никто не отвечает за результат. Мы же не буржуи. Какая разница, кто победит? Дело не в победе, а в участии.

Практика показала, что это — прямая возможность для судей снять с себя ответственность и не принимать нежелательные решения. У суда есть абсолютно все возможности провести расследование: допрос свидетелей, проведение экспертиз, истребование любой документации — и есть ещё одна, дополнительная, которой нет больше ни у кого. Суд может устроить волокиту.

И все.

Показания свидетелей устаревают быстрей, чем отцветают хризантемы. Через пять лет показания свидетеля — соседа не имеют никакой ценности, или имеют, но относительную, тогда как спустя месяц это — сверхточный инструмент.

Перебрав все возможные варианты, Зайцев обратил внимание высокого суда на то, что вовсе не уверен в том, что в "запорожце", принадлежавшем жене Фокина, обнаружены трупы Фокина и Владышевского.

Вопрос этот возник не вчера. И даже если не принимать во внимание всю совокупность сообщенных Зайцевым сведений, у суда есть возможность установить со всей непреложностью, чьи трупы были извлечены из сгоревшего "запорожца".

По какой причине суд не вынес постановление о проведении экспертизы методом генной дактилоскопии? Ведь известно, что ответ может быть получен однозначный.

Или ответ интересует только представителей потерпевших?

Воробышек, сын волка