Боль

Вместо того чтобы отвечать ему, она написала Альме: «Девочка моя, ты, наверное, устала. Когда ты придешь? Я тебя жду» – и сразу же Саше: «Я послала эсэмэску Альме». Тотчас пришел ответ: «У нее нет времени читать эсэмэски, она все время на ногах, тут полно народа». Тем не менее Альма ответила – коротко и сухо: «Не жди меня, возвращайся к себе домой». Когда же Ирис переслала сообщение Саше, от него пришла размытая картинка: сотовый Альмы с красной крышкой лежит на стойке рядом с рукой в белом рукаве. Значит, ей ответила вовсе не Альма, а Боаз! Ирис охватила ярость, когда она представила себе, как он теперь допрашивает ее дочь по поводу того сообщения в каком-нибудь темном углу и безжалостно отчитывает. Хотелось вскочить, тотчас броситься туда, это совсем близко, они утащат Альму силой, никто не сможет остановить Сашу, а тот будет только рад доказать свою силу и пару раз отвесить владельцу заведения.

«Забудь все мои проповеди против насилия, прикончи этого человека», – шепнет она ему на ухо. Но нет, надо подождать, время еще не пришло. И она позвонила Микки, чтобы рассказать о происходящем. Его голос был на удивление тверд и спокоен. Он занимается с Омером, готовит к выпускному экзамену по обществоведению.

– У него хорошая голова, – заметил он.

Ирис решила не омрачать их редкую идиллию тревожными новостями из Тель-Авива.

– Ну и прекрасно, поговорим позже, – ответила она. Потом снова перечитала сообщение: «Не жди меня, возвращайся к себе домой» – и стала отматывать назад их скудную переписку. Сколько из этих эсэмэсок на самом деле написано Боазом?

«Я занята, прости», «Я на работе», «У меня напряженный день, сегодня я в две смены, и закрытие тоже на мне», «Я не приеду в пятницу», «Я не приеду в субботу», «Я не приеду в воскресенье». Почему она предоставила ему доступ к своему телефону? А мужчинам, с которыми она спит по его заданию, он тоже посылает сообщения от ее имени? Ирис трясло от возмущения. Как это случилось с Альмой? Как это до сих пор случается с девушками, с молодыми женщинами, в двадцать первом веке, после всех революций? Ее бабушку против воли выдали замуж за жестокого неврастеника, лишив свободы и образования, но Альма, чьи родители спят и видят, что она поступит куда-нибудь учиться, которая видела пример равноправных семейных отношений… Как случилось, что она по собственной воле захотела отказаться от своей свободы?!

– Вам холодно? Убавить кондиционер? – спросила официантка, и она пробормотала в ответ:

– Неважно, мне холодно изнутри.

Но официантка не отставала:

– Хотите чашку чая? Может быть, супу? У нас отличный суп из сельдерея.

И Ирис заказала и чай, и суп, хотя на самом деле ей больше всего хотелось убежать отсюда. Впрочем, куда? Нигде не сможет она избавиться от этого невыносимого чувства, смеси ярости и ужаса. Что Боаз контролирует телефон Альмы, почему-то шокировало Ирис даже больше, чем его контроль над самой личностью дочери. Горло сдавило, Ирис казалось, она проглотила яд и уже начинает умирать мучительной смертью. Тяжело дыша, она снова протянула руку к сотовому. Может, все-таки позвонить Эйтану, может, он еще в городе? Какую пользу может принести ее мучительный личный пример, о котором никто не узнает? Ведь он создан для нее, и она – для него, родник и шелковица тому свидетели.

Или, может, попросить заботливую официантку привязать ее руки к стулу, чтобы она не могла позвонить, – как Одиссей, который приказал матросам привязать себя к мачте корабля? Но кто знает, как тут отнесутся к подобной просьбе? Даже в этом все повидавшем городе она, несомненно, прозвучит необычно. Но ведь и ситуация необычна, и дочь тоже находится в необычной ситуации. И не то же ли самое выбрала ее дочь, опрометчиво дав связать себя по рукам и ногам?

Не зря этот бар почти безлюден: суп тут безвкусный, а чай холодный, но зато тут удобно, вокруг нет суеты, и никто не смотрит на Ирис, кроме официантки, которая подошла снова.

– Все в порядке? – механически спросила она, и Ирис в негодовании замотала головой.

Люди разучились понимать слова, которые произносят, разучились видеть и думать.

– Вам кажется, что все в порядке? – возмутилась было она, но тотчас опомнилась. – Простите, вы тут ни при чем, просто этот вопрос настолько бессмыслен!

– Извините, если я вас расстроила, – ответила официантка и отошла, тряхнув длинными каштановыми волосами.

Такие же точно, чуть ли не до пояса, были у Альмы. За день до призыва она подстригла их в первый раз, – не слишком коротко, но все же то было нелегкое прощание, первое в череде прощаний, продолжившейся на следующее утро, когда они, усталые и напряженные, провожали ее до места сбора. Она вдруг разразилась рыданиями и припала к ним. Обнимая ее, Ирис поразилась хрупкости ее тела, а еще больше – тем, как дочка цеплялась за нее, не в силах оторваться. Когда объявили ее имя и она села в автобус, ее плечи еще дрожали, а они с Микки стояли и махали вслед уезжающему автобусу, а потом молча вернулись к своей машине со смутным чувством беды.