Боль (ЛП)

— Если у него есть семья, то это тем более повод рассказать! Его собственные дети могут быть в опасности!

— Вот поэтому… — Матео, стиснув зубы, лихорадочно взъерошивает волосы, будто хочет их вырвать. — Вот поэтому я не знаю, что мне делать, черт возьми!

Его душат рыдания, он отступает назад, вода уже доходит ему почти до колен. Он полагал, что все будет хорошо. Она заставила его думать, будто он избавился от этого события, похоронил его в прошлом. Заставила думать, будто он в безопасности: ему не придется говорить, не придется снова все это переживать. Он закрывает лицо ладонями. Сквозь щели между пальцами видит, как Лола осторожно приближается к нему в лучах вечернего солнца, озабоченно нахмурив лоб.

— Мэтти, любимый, пожалуйста, не плачь. Семья этого извращенца должна волновать тебя меньше всего.

Матео медленно и мучительно отводит руки от лица, щеки мокрые от слез, его колотит сильная дрожь.

— Господи, Лола! Напротив, меня это волнует больше всего!

— Что? — Ступая по лужам, она подходит к нему, нежно берет его за руку и мягко тянет назад, в сторону суши. — Я не понимаю, дорогой. О чем ты говоришь?

Матео смотрит на нее сквозь призму света, преломляющегося в его слезах, и понимает: вот он — момент истины. Это должно было случиться. Пути назад нет, отступать некуда; у него закончились все возможные варианты и отговорки, выбора не осталось. Возможно, его никогда и не было. Возможно, после событий той кошмарной ночи каждый отведенный ему путь всегда вел его к этому переломному, ужасному моменту времени. Тому, с которым он сражался и которого стремился избежать, даже не осознавая, что с самого начала это было ему неподвластно. После той ночи обратный путь перестал существовать. Как только жребий был брошен, этот момент автоматически возник на траектории его новой жизни. Неизбежный. Неотвратимый. Отсроченный лишь на время. Он склоняет голову и ощущает острую боль, словно внутри него что-то ломается — нечто постоянное, то, что никогда, он уверен, уже нельзя будет починить.

Затем он поднимает голову и смотрит в ее глаза. В эти нежные, любящие, доверчивые глаза. Которые и представить себе не могли, что он разорвет ее жизнь на части, уничтожит ее существование, нанесет ей непоправимый вред. Он делает вдох и понимает: его миру пришел конец. Ее миру пришел конец. Чувствует, как их любовь — нежная, страстная, всепоглощающая любовь — застывает между ними еще на миг, прежде чем жестоко оборваться. Он глотает рвущийся из груди всхлип отчаяния.

— Потому что, Лола, его семья — это ты.

17

Следующие несколько секунд она пугающе спокойна, выражение ее лица, словно застывшее во времени, не меняется. А после она медленно, очень медленно начинает пятиться.

Сотрясаемый дрожью, Матео кидается за ней; джинсы, пропитанные морской водой, тянут его назад.

— Отец? Мой… мой отец? Хочешь… хочешь сказать, мой отец изнасиловал тебя? — Лицо Лолы настолько белое, бледное от потрясения, что он боится, как бы она не потеряла сознание.

Он делает неуверенный шаг к ней навстречу.

— Лола, клянусь тебе, я никому не расскажу. Но ты права, я должен был сказать тебе. Ты обязана знать на случай, если он попытается… попытается что-то сделать тебе. Я думал, что он, наверное, гей, но теперь даже не знаю. Я не понимаю…

Она издает тихий всхлип пойманного в ловушку зверя, а потом, поморщившись, делает еще один шаг назад и начинает давиться, как будто ее сейчас вырвет.

— Ты… ты утверждаешь, что мой отец… насильник? Насильник-гей?

Наблюдая за ее потрясением, Матео ощущает, как оно пронизывает и его кожу.

— Лола, как бы я хотел… Боже мой, мне так жаль!

— Ты болен!

— Лола, послушай…

— Как ты мог вообще подумать такое! — Держась за живот, точно у нее там огнестрельное ранение, Лола продолжает пятиться, при этом смотрит на него так, будто на ее глазах он превращается в какое-то ужасное чудовище.

— Нет. Лола, послушай меня. Это правда. Я бы ни за что не стал врать в таком вопросе. Ты же меня знаешь, Лола!

— Господи, ты сошел с ума! Ты… травмирован, ты болен!

Он шагает вперед, тянется к ней, но она тут же отшатывается.

— Лола, я видел его так же отчетливо, как вижу сейчас тебя. В этом нет никакого сомнения. Он даже не пытался скрыть лицо…

— Нет! — вдруг выкрикивает она, ее голос заглушает крик чаек — воздух прорезает пронзительный, резкий вопль отчаяния. — Прекрати, прекрати, прекрати сейчас же! Ты слетел с катушек, Мэтти! Из-за случившегося ты повредился головой!

— Лола, я не сумасшедший. Это правда. Это был Джерри. Ты должна знать об этом, потому что тебе нельзя возвращаться домой. Я не знаю, был ли он под действием наркотиков, какой-то болезни или… расстройства. Но знаю, что он опасен…

— Нет! Это не ты, ты не можешь такое говорить! Мэтти, возьми свои слова назад. Скажи мне… Прошу тебя, Боже, этого не может быть. Ты не мог сойти с ума. Пожалуйста, Мэтти… скажи, что это всего лишь шутка!

— Лола, я не могу. Потому что это не шутка. И ты должна знать. Ты не можешь туда вернуться, это небезопасно!