Боль свободы

Его коллега, миг назад печально взглянувший на Сталмира, вновь к нему оборачивается, а затем коротко вздыхает и набирается решимости заговорить.

– Как вам всем известно, – начинает он, – моя обязанность состоит в том, чтобы настаивать на самой жесткой мере наказания, обосновывая такую необходимость, в зависимости от ситуации… тяжестью преступления или… величиной его последствий.

Судья взглядывает снова на подсудимого, но Сталмир все еще не может оправиться от жестокого удивления, чуть ли ни остановившего биение сердца. А судья, продолжая говорить странным тоном, который он никогда не использует в своих обвинительных речах, даже тяжело вздыхает, прежде чем ему удается все же перебороть свои чувства.

– В этот раз, для меня это, как никогда, тяжелое испытание! – заговаривает судья уже обычным, слегка напряженным голосом, которому его хмурое лицо придает оттенки жесткости и недовольства. – Прошло уже пятьдесят лет с того дня, когда в последний раз общественности предлагалось отправить виновника на Асумгард, а значит, в Федерации давно не осталось судьи, который поймет всю тяжесть моего положения!

Судья нахмуривается еще сильнее, обеими руками крепко берется за трибуну и заговаривает еще громче и увереннее, отчаянно хмурясь.

– Тем не менее! – почти выкрикивает он таким тоном, будто в судье неожиданно пробуждается неудержимая ярость. – Я настаиваю на высшей мере наказания и казни подсудимого, путем его высадки на планету Асумгард!

Сталмир, застыв, не может даже пробормотать, лишь смотрит бессильным, испуганным и растерянным взглядом, не понимая, как он оказался в центре всего этого кошмара, когда должен бы был за свое преступление всего лишь отбывать срок на какой-нибудь отдаленной планете, а вовсе не ждать, отправит ли общество его на планету смерти. И все лишь за то, что он не пожелал слепо верить в существование какой-то «подлинной» свободы, диктуемой целым организованным сообществом интеллектуальных систем, мудрых, но холодных, безжизненных машин, не понимающих всю глубину чувственной свободы живого ума.

А судья, не знающий этих мыслей, или намеренно предавший идеалы свободы, ради служения Федерации, продолжает распаляться, умело заражая свои мощные интонации тонами бурного негодования.

– В этот раз! – вскрикивает судья, с живостью и чувственной злобой выражая мысль. – В этот раз мне не нужно объяснять, в чем вина подсудимого! Вы и сами понимаете, насколько ужасное преступление он совершил! По его вине! По его вине погибли умнейшие… наши ученые!

Выставив палец, судья встряхивает им так отчаянно, что кажется, будто этот член семипалой конечности может отвалиться и вылететь в сторону. Зачем-то Сталмир успевает сосчитать пальцы судьи и по этому признаку угадать, что судья должен был родиться даже не в этой системе, но затем он тут же себя обрывает, не понимая, какого черта он вообще обращает на это внимание.

– Погибли не только наши добрые граждане! – неистовствует судья, вновь тычет пальцем в Сталмира, но запинается и тут же хватается за трибуну обеими руками, как в начале речи, после чего говорит, уже не разжимая ладоней. – Из-за его преступления, сгинули… погибли его собственные товарищи! Которых подсудимый втянул в это преступное дело!

Чуть переведя дух, всего миг судья борется с одышкой, внезапно напавшей во время пылкой речи, но вдруг снова начинает кричать, и еще яростнее, глотает ртом воздух в короткие мгновения пауз, и одышка уже становится частью его слов, пропадая в жадном дыхании между слов.

– Он! Он!!! Готов принести в жертву своей наивной глупости, своим ребяческим идеалам не только мирных граждан! – продолжает судья. – Пусть их он хотя бы считает врагами! Он готов уничтожить всех до одного! Своих друзей и верных соратников! Даже себя! Лишь бы уничтожить мирные, устремленные вдаль, к недостижимым идеалам намерения Федерации! Чтобы истребить подлинную свободу!

Сталмир пытается вскочить, поддаваясь чувству, но его, разумеется, не отпускают магниты, прилипшие к удобному, мягкому креслу подсудимого. Сталмир пытается закричать, чтобы ответить, чтобы не позволить судье настраивать общество против себя, но в горле тут же начинает першить, и кроме никому неслышного хрипа, изо рта Сталмира не рождается ни единого звука.

– Вы скажете, что ни одно живое существо, ни одно мыслящее существо… да даже ни одно животное, ни одна тварь не достойна такой же ужасной смерти, которая ждет подсудимого на Асумгарде! И будете правы!!! – выкрикивает судья уже так отчаянно, что начинает хрипеть, несколько секунд кашляет, отирает проступившую на лбу испарину, не отрывая ладони от трибуны и вместо этого наклонив голову к плечу.

Сам Сталмир замирает, недоумевая. Судья ведь не может его оправдывать. Не этот. Он не может ничего говорить в защиту, и на миг начинает казаться, что все еще может обернуться в лучшую сторону.