Болгары старого времени

— Ура! — подхватили хэши хором. — Качать знаменосца! Качать! — И несколько пар мускулистых рук высоко подняли растроганного старого знаменосца. Глаза Брычкова блестели, щеки пылали, он весь был как в лихорадке. Тост, так неожиданно им произнесенный, привлек всеобщее внимание. На него смотрели с удивлением и симпатией. И Странджа приветствовал его дружескими взглядами.

Вдруг Македонский поднял стакан и торжественно произнес:

— Господа, Брычков вчера вечером прибыл из Турции. Его благородное сердце не выдержало тирании наших извечных врагов! Он приехал сюда, чтобы делить с нами нужду, голод и страдания. Он последовал за нами. Он наш брат и достойный сын нашей матери — Болгарии! Итак, я пью за самого молодого нашего товарища! Я пью за Брычкова! Да здравствует Брычков!

— Ура! — грянули все хором. — Да здравствует болгарская молодежь! Качать его! Качать!

И они подбросили до потолка смущенного юношу..

Это было, так сказать, посвящением Брычкова в хэши. Воспоминания всколыхнули глубокие чувства сподвижников Хаджи Димитра, Филиппа Тотю и Панайота. Охватившее их бурное волнение рвалось наружу, должно было вылиться из истерзанных сердец героев.

И грянула песня:

Труба гремит. Балканы стонут!^{46}

Мощные звуки этой народной песни (так назывались тогда все патриотические песни, которые тайно распространялись в рукописях и распевались по всей Болгарии) наполнили подвал, вырвались на улицу и понеслись далеко-далеко.

У корчмы собралась большая толпа, которая с каждой минутой росла. И узкий выход из этого подземелья казался людям отдушиной тайной пещеры, откуда слышались грозные голоса неведомых стенторов^{47}.

А болгары пели с воодушевлением. Подтягивал даже Странджа. Некогда запели: «О родина любимая, за тебя сражаться буду я!» — он пришел в исступление, глаза его налились кровью, и рука невольно нащупала за поясом револьвер. Окончив последний куплет, всё снова уселись. Лица стали спокойнее. Общий подъем и примирение утишили душевную боль скитальцев.

Толпа начала расходиться, как вдруг с улицы донеслось румынское восклицание: «Булгари беци!» — что означало: «Пьяные болгары!»

На верхней ступеньке лестницы показался бледный, хорошо одетый молодой человек, в цилиндре и с тросточкой.

— А! Владыков! — радостно закричали хэши.

Владыков, в прошлом доброволец болгарского легиона^{48}, сформированного Раковским в Белграде, затем хэш, бродивший сначала про горам Стара-планины в отряде Панайота, а потом по румынским городам, теперь был учителем болгарской школы в Браиле.

— Доброго веселья, ребята! — приветливо улыбаясь, сказал Владыков, ставя свой блестящий цилиндр на залитый вином стол. — Вижу, что и на этот раз моя шляпа не выйдет сухой из твоей корчмы, Странджа. Ну, как твои дела? Все еще печешься о ребятах? Да, á propos^{49}, знаете, зачем я пришел?

— Чтобы выпить с нами, — улыбнулся Македонский, наливая Владыкову вина.

— Ну, будьте здоровы. Только я пришел не для этого, у меня к вам дело. На той неделе мы собираемся устроить в школе спектакль. Кто из вас хочет принять участие?

— С какой-нибудь революционной, патриотической целью? Если так, я согласен принять участие.

— С революционной и весьма патриотической: дело в том, что необходимо собрать деньги для одного человека… — Владыков с опаской оглянулся на дверь. — Для человека, которого мы пошлем убить султана, — закончил он, понизив голос, а затем шепотом объяснил, какое огромное значение могло возыметь это событие для болгарской революции.

— Принято. Все будем участвовать.

— Я согласен играть царя, — заявил Македонский, исполнявший однажды эту роль в одной из драм Войникова^{50}. Ему хотелось еще раз испытать прелесть власти и царского величия.

— А я опять буду играть воеводу, — тихо сказал Мравка, — если такая роль есть в пьесе.

— Нет ни царя, ни воеводы; драма называется «Похищенная Станка»^{51}.

— К черту похищенную Станку и пропавшую Лалку! Я в таких бабьих представлениях не участник! — раскричался Македонский, впервые слышавший о существовании такой драмы.

— Ты будешь играть роль гайдука Желю!

— А! Будет и гайдук?

— И убийство, и бои, и стрельба!..

— Вот это мне нравится, — обрадовался Македонский, свирепо подкручивая свой левый ус.

— Ты, Хаджия, будешь играть татарина.

— Ладно, — согласился Хаджия. — В «Стояне-воеводе»^{52} я был негром, а теперь стану татарином, Все-таки легче.

— А ты, Мравка? Ты будешь… кого бы ты хотел представить?

— Мне дайте что-нибудь по своему усмотрению, — скромно ответил Мравка.

— Мы тебя сделаем бабушкой — ты маленький и сгорбленный, да и голос у тебя подходящий. Не смотри на меня так… Роль бабушки — самая главная. Я буду играть роль старика. Тебе, Димитрий, роль Иовы, а тебе, Недов, — Василия. Всем остальным — второстепенные и мелкие роли.

— Ну, а кто же будет играть роль Станки? — спросил Странджа.

— Станки?

— Да, Станки, девушки?

— Как? И девушка есть? — удивился свирепый Македонский.