Боливар

НА ПЕРЕПУТЬЕ

Революция — это стихия, которой трудно управлять.

Симон Боливар

Созванный по предложению Боливара континентальный конгресс в Панаме должен был состояться еще в 1825 году, вскоре после победы при Аякучо. Но прибывшие в Панаму перуанские делегаты вынуждены были ожидать шесть месяцев, пока к ним присоединились представители Колумбии. Наконец в июне 1826 года явились посланцы Мексики и Гватемалы, и 22-го числа того же месяца в здании местного францисканского монастыря открылся континентальный конгресс.

Впрочем, вряд ли можно столь громко назвать Панамскую встречу, в которой участвовало всего лишь восемь человек — по два делегата от каждой представленной республики. Делегат США явился после закрытия конгресса. Опоздал на конгресс делегат Боливии. В качестве наблюдателей присутствовали представители Англии и Голландии. Ни Чили, ни Аргентина своих делегатов не послали.

Конгресс заседал до 25 июля. Он принял резолюцию о «вечной конфедерации» испано-американских республик, договоры о взаимной защите и о запрете работорговли. И все же ни одна из республик, даже Великая Колумбия, не ратифицировала решений конгресса.

Континентальный конгресс постановил собираться раз в два года в городе Такубайе (Мексика). Это сильно обеспокоило Боливара. Близость Такубайи к США позволила бы североамериканскому правительству влиять в выгодном для него направлении на испано-американские республики. Конгресс в Панаме, писал Боливар, уподобился греческому безумцу, который с берега пытался управлять плывущим в море кораблем.

Боливар пытался преуменьшить значение панамского фиаско. Он характеризовал конгресс как своего рода театральный трюк. Своим друзьям он говорил:

— Я созвал конгресс в Панаме, с тем чтобы вызвать сенсацию. Я хотел, чтобы имя Колумбии и других южноамериканских республик приковало к себе внимание всего мира. Я никогда не думал, что американская лига будет рождена этим конгрессом, подобно тому как Священный союз был создан конгрессом в Вене.

В наше время идеологи империализма провозглашают Боливара творцом так называемой «панамериканской солидарности». В действительности же Боливар решительно выступал против привлечения США к союзу испано-американских республик. Американцы Севера, писал он в 1825 году, «для нас чужестранцы. Поэтому я никогда не соглашусь на то, чтобы приглашать их улаживать наши американские дела… Я очень рад, что Соединенные Штаты не войдут в федерацию».

Впрочем, тогда США и не помышляли участвовать в союзе испано-американских республик. Этот союз мог укрепить бывшие испанские колонии, в чем вовсе не были заинтересованы правящие круги Вашингтона. Достаточно сказать, что даже такой прогрессивный североамериканский деятель, как президент Джефферсон, выражал надежду, что новые республики не сплотятся воедино и не превратятся в равноправного соседа США.

Правительство северной державы намеревалось воспользоваться войной за независимость для того, чтобы захватить Кубу и превратить ее в свой резервуар дешевого рабского труда.

Еще в октябре 1824 года Джефферсон писал Монро: «Я откровенно признаюсь, что всегда смотрел на Кубу как на наиболее интересное дополнение, которое когда-либо можно было сделать к системе наших штатов». В том же году государственный секретарь Джон Адамс сообщал американскому послу в Мадриде, что аннексия Кубы «является необходимой предпосылкой целостности США».

После Аякучо правительство США предупредило Боливара, что оно не позволит патриотам оказать помощь освобождению Кубы. В 1826 году Сантандер сообщал Боливару: «Ревенга (колумбийский министр иностранных дел. — И. Л.) информирует Вас конфиденциально о демарше, предпринятом США с целью побудить нас воздержаться от экспедиции на Кубу. Гавана представляет собой самый важный торговый пункт для США; и так как торговля является подлинным божеством американцев, то они боятся, что независимость этого острова отразится неблагоприятно на их интересах».

Правительство США в инструкциях своему представителю на панамском конгрессе предписывало заявить делегатам, что Соединенные Штаты против любого изменения статуса Кубы. США возражали не только против того, чтобы Куба отошла от Испании под власть какой-либо другой европейской державы, но также и против ее присоединения к какой-либо из республик Южной Америки. До сих пор, указывалось в инструкциях, эти республики боролись за свою собственную независимость, имея на своей стороне добрую волю и сочувствие большей части мира, в частности Соединенных Штатов. Но если они предпримут военные действия против испанцев на Кубе, это будет равнозначно захватнической войне. Такая война независимо от ее результатов нанесла бы ущерб интересам других держав, которые, несмотря на свой нейтралитет, не могли бы спокойно взирать на происходящие события.

США считали освобождение Кубы преступлением, а свои захватнические войны против Мексики и других латиноамериканских республик — благодеянием для человечества.