Больная

Для торжества вселенской справедливости человек с такой внешностью должен быть обладателем прокуренной хрипотцы или визгливости. Но Бог наградил его сладким гипнотическим баритоном. Заслушиваясь речами, Любовь Ильинична даже пропустила мимо ушей новость, что её дочери похоже, наконец, поставили точный диагноз.

— Госпитализация, конечно, нужна.

— Всё плохо? — уточнила пациентка.

— Нет, Вера, нет, — успокоил Филин. Как по голове погладил. — Думаю, даже без операции обойдёмся. Но недельки две полежать придётся. Любовь Ильинична?

Губы женщины томно приоткрылись, да только слов она не нашла.

— Мы могли бы обсудить нюансы? Думаю, юной леди такие разговоры покажутся скучными.

Замявшись на мгновение, та поддержала:

— Да, Вер. Посиди в коридоре.

Удивлённая просьбой, Вера, зависнув на несколько секунд, нагнулась к дорожной сумке. Поволокла к выходу. Шорох трения имитировал белый шум в её голове. Мягко притворила за собой дверь, потупила в неё, порываясь распахнуть. Предполагала худшее. Боялась своей выходкой смутить маму, помешать их взрослым делам. Поэтому осталась дожидаться. Оккупировала скамейку напротив.

В кабинете было душно. Горько пахло мужским одеколоном и геранью. Пылинки крошечными светлячками парили в прожекторе июньского полудня. А здесь — блаженная прохлада. Точно шёлк, скользящий по плечам. Что отличает больницу от всяких других учреждений — стерильность. Строгая, даже сокровенная. Отдельный мир со своими идеальными законами, пресекающими все правила, какие напридумывали люди. Если хочется сбежать от самого себя, от жизни, как таковой, если хочется коснуться полубожественного, недосягаемого, такого простого, если Чистилище существует, то нет для этого иного более подходящего места.

Тишина растворяла мысли, как свежая вода — сахарный сироп. Жаль, покой был недолгим. Желудок кольнуло. Сперва слабо, как бы проверка на «раз-два», но с каждой минутой это чувство всё нарастало, нарастало. Вера, злобно рыкнув, обхватила живот руками. Согнулась, прижавшись лбом к коленям. Не та боль, чтобы кривляться. Скорее адаптивная реакция. Уже научилась прислушиваться к себе и предсказывать скорое будущее. В жар не бросает, озноба нет. Главное — не думать об этом. Не думать, что местоположение ближайшего туалета неизвестно. Что спросить не у кого. Раз сила убеждения сыграла с ней злую шутку. И одного, мягко говоря, неудачного эпизода хватило, чтобы заручиться самоконтролем на всю оставшуюся жизнь.

Откинулась назад. Очистила разум. Тактика матери истеричного ребёнка. Он орёт, катается по полу, а она не реагирует. Молча смотрит и ждёт, когда это прекратится. И «дитя» (которого не выбирают) визжать перестал. Теперь просто ныл.

Чуть не подпрыгнула, когда краем глаза заметила фигуру в конце коридора. И Вера бы тут же забыла про неё, если бы та дальше пошла по своим делам. Нет, неизвестный вышагивал, замирал. Чередовал шаркающую ходьбу с перебежками по направлению к ней. Непредсказуемость траектории злила. Вера принципиально не смотрела в его сторону. Но он, как и следовало ожидать, плюхнулся рядом. Как в той шутке про пустой автобус. Где смердящий забулдыга подсаживается к единственному пассажиру.

Но это был далеко не забулдыга. Смуглый паренёк лет двенадцати-тринадцати, может младше. Судя по домашним тапочкам — здешний обитатель. Ещё и бинтовая повязка вокруг головы. Одежда дешёвая, растянутая. Что этот бедолага забыл в платной клинике?

Больной нагло пялился на новенькую. Изучал, как какую-нибудь белку в городском парке, имеющую неосторожность показаться людям. Заглядывал в лицо. Вера могла бы простить местного дурачка, но тягу к добру подавил приступ недуга. Напряжённой, зацикленной на превозмогании, ей не сдержать агрессию.

Мальчишка раскрыл ладонь. Без намёка на просьбу, прожевал:

— Дай пять рублей.

Последняя капля терпения… К чёрту такие шутки! Одно лишь фундаментальное человеческое останавливало от порыва дать попрошайке… нет, не денег. По лбу! И ладно, что голова у него — слабое место.

— Отвали.

Он гадко ухмыльнулся, будто на такую реакцию и рассчитывал. Вера стёрла усмешку с его лица, оттолкнув протянутую руку:

— Пошёл отсюда, я сказала!

Повышенный тон, видимо, запустил в повреждённом мозгу какие-то механизмы. Надоеда вскочил, попятился. Она прожигала его взглядом, как бык красную тряпку. Когда парнишка уже на приличном расстоянии протирал стены, вроде отвела глаза. В тишине коридора прозвучало угрожающе тихое:

— Я тебя запомнил.

— Ты не понял?!

Руки непроизвольно сжались в кулаки. Но дурачок уже пустился в бега, испуганный открывающейся дверью.

— Чего кричишь? — спросила мама.

Отвечать не пришлось. Её отвлёк Филин, вышедший следом.

— Запомнили, как идти?

— Да, конечно. — Она едва ли не в рот ему смотрела.

— Хорошо. Мимо санпропускника, сразу, — доктор подарил ей улыбку. И второй тоже. — Вера, твой врач к тебе подойдёт. А до того располагайся.

Сунул руки в карманы халата и зашагал в ту сторону, куда убежал попрошайка. Любовь Ильинична грустно вздохнула. Им не по пути.