Больная

— Фу, ну и дрянь, на чем это он висыть? Ленточку сорви. Да и вообще все выкинь, напасть одна.

— Как крестик выкинешь, ты что?

Ленту срезала, а крестик — «дай хоч спиртом протру», сказал племянник — надела на цепочку с медальоном. Он совсем легкий, пусть.

9

Нашла носки. В шкафу, который стоял в коридоре, и где валялись тапочки, из которых пару извлекли мне в первый день. Там были и носки, правда, один синий, а другой белый и с дыркой, но у меня мерзнут ноги. Да и это психушка, в конце концов, так что можно носить, что хочешь. Хоть вверх ногами.

И почему-то я почувствовала, глядя на синий носок, что я близка к смерти. Какая спокойная и будничная мысль. Может, я здесь нарочно, чтобы наконец протрезветь. Даром, что не пила. Если не пила, это еще не значит, что не надо трезветь.

Я слишком малодушна, чтобы встречать смерть лицом к лицу. Еще пока малодушна. И поэтому я не получу известий о смерти. Ни от кого. И глазам своим не поверю, и рукам не поверю, ничему я не поверю. Потому что если это правда, то мне о такой правде ничего не известно.

Нюра подбирается сбоку. Она обходит меня кругом в зеленом помаргивающим коридоре и говорит печально:

— У тебя изо рта пахнет.

— Откуда ты знаешь?

— Там во второй палате вырвало женщину. И у тебя теперь пахнет…

— Не приставай! — это Инна.

Она учредила надо мной опеку, кажется.

— Хочешь сигаретку?

Теперь уже можно не только сигаретку. Мы идем в туалет. Густая вонь.

— Это еще кто наклал?..

Прямо на полу — куча дерьма.

— Надо, наверное, позвать санитарку, — говорю в растерянности.

— Ой, как есть дурная. Думаешь, санитарки будут тут убирать?..

— Да ладно, я уберу, — дверь открывается, и входит Жанна.

Тут все время кто-то входит и кто-то выходит. Как в калейдоскопе. У меня уже голова не варит от всего этого. От сигареты тошнит.

— Зачем ты будешь здесь убирать? — раздражается Инна. — Вообще-то это их обязанность, — она машет в сторону двери.

— Я буду убирать по предписанию, — Жанна достает из кармана и предъявляет, как пропуск, знакомый акафист.

Я буду бывать везде. Мне не помешает ни тяжесть в желудке, ни запах изо рта, мне ничто и никогда не помешает. Здесь, конечно, открыто, но ключи наши — это мы сами, хотим того или не хотим.

Считай, что я тебя предупредила.

— С кем это ты все время разговариваешь? — спрашивает Инна.

— Разве я разговариваю?

— Разговариваешь. Это заметно.

Она посверкивает глазами, в них лихорадочный блеск, такой жидкий и очень яркий блеск, наверное, и его сообщает какой-нибудь препарат.

— А рассказать тебе, как я сюда попала?

— Сделай одолжение.

— У меня отчим. Он сильно пьет. Он так пьет, что у него ходуном ходят руки, и он меня ненавидит…

Комплекс Электры. В уме продолжается что-то еще, но мне хочется откинуть, отшторить этот диалог, как чужой, навязанный кем-то извне, ведущийся не мной, а кем-то посторонним, враждебным, кем-то, кому очень хочется и действительно свести меня с ума, я отбрасываю — но оно снова липнет ко мне. Усилием я возвращаю себя туда, где кроме меня еще реальные люди.

— А стоило мне один раз напиться, — прорезается резкий дребезжащий, как надтреснутый стакан, голос Инны, — и он вызвал психушку. Ты представляешь? Не пойму только, почему не раньше? Видно, мысль такая в голову не приходила. Но с тех пор, как пришла, он зато это делает уже третий раз!.. Ха-ха-ха. Меня здесь лечат, а я не больна, не больна!..

— Как послушаешь нас, все попали так себе, за здорово живешь, — говорит Жанна. Она уже покончила с уборкой и теперь снова сидит и курит. — Мы просто не хотим нести ответственности.

— Ты бы хоть руки после говна помыла!..

В нашей дуэли нет погибших или победивших. Потому что дуэль длится сорок тысячелетий, никак не меньше. И есть цена, которую мы платим за свою свободу. Цена — то, сколько ты дашь за обладание своими правами, которых никто не сможет у тебя забрать.

Скоро кто-нибудь придет. Навестить меня. Может, завтра. И завтра мы поедем, после того, как поговорим с врачом, на Птичий рынок или еще куда-нибудь, где стоят круглые аквариумы, и в клетках бьются разноцветные попугаи, и шуршат, ероша подстилки, хомячки. Кого-нибудь приобретем себе. Хотя бы щенка, чтобы можно было заботиться о ком-то. И там плавают чарующие взор рыбки. И пусть мне кто-нибудь завтра попробует возразить, когда речь пойдет об аквариумах.

— Вот ее надо лечить, ее! — узкий и длинный палец Инны тыкает в Нюру, которая снова занята ерундой: выбирает из урны банановую кожуру и обсасывает.

С ногтей Инны еще не сошел лак, которым она мазала ногти до того, как попасть сюда. Впрочем, ногти остригли в приемном покое. Беспокое…

— Нет, — говорит Жанна и улыбка оживляет, расцвечивает ее губы. Она запросто улыбается, и улыбка не портит, не червивит лица, как у большинства здесь. — Ее не надо лечить. У нее стоит полечиться. И поучиться.

— Поучиться — чему? Жрать собственную рвоту?..

— Возможно, — говорит Жанна.