Больное место

Да и как было любить этих докторов с их отвратительной манерой давить на язык ложечкой и тискать большими холодными руками Сережин живот? Потом доктора оставляли после себя зловещие записки, которые очень быстро превращались в противно-жирную касторку, горький хинин и другие скверные лекарства. Нет, нет, от этих людей ничего хорошего ждать нельзя! Это Сережа знал наверное.

Так и на этот раз. Сережа пытался даже скрыть, что ему не по себе. Но плохое настроение, связанное с «температуркой», заставило его раза три беспричинно заплакать. Хитрая мама догадалась прижать губы к Сережиному лбу, было сказано насчет «температурки», и Сережу положили в кровать. Сережу мутило, болело горло На другой день появился доктор. Конечно, тискал живот, заставил хрипеть «а-а-а», больно прижав язык. Потом появился опять через день, опять тискал и заглядывал в глотку, будто хотел узнать, что Сережа сегодня ел. Кроме того, он вертел его во все стороны, как куклу, и произнес новое, никогда не слышанное Сережей слово;

— Сыпь.

— Сыпь? — с тревогой переспросила мама.

— Сыпь.

Доктор вышел куда-то с мамой, слышно было, что они о чем-то говорили, затем оба вернулись, и доктор сказал:

— Уход за ним будет, конечно, самый тщательный. В скарлатине вообще ведь опасна не болезнь, а осложнения… А кстати, покажем его профессору Филаткину, ведь он там возглавляет…

Погрустневшая мама как бы невольно обняла Сережу, прижала к себе, а Сережа тоже убитым голосом спросил:

— Мамка, профессор — это что?

— Профессор, солнышко мое, — это тоже доктор. Самый главный доктор.

Сердце у Сережи сжалось в тревоге: уж если простой доктор приносит столько неприятностей, чего же можно ждать от главного доктора, от профессора? Профессор, наверное, и строг без меры и осматривать будет с какими-нибудь особенными вывертами и членовредительством. а лекарства пропишет самые страшные. И Сережа горько заплакал, тесно прижавшись к своей маме.

На другой день Сережу, закутанного во множество одежд, своих и чужих, понесли и повезли куда-то, где его ждал страшный профессор.

Сережу внесли по лестнице в коридор со многими дверями. В коридоре томились и зевали разные дяди и тети. Сережу разоблачили и вскоре ввели в дверь, около которой сидело больше всего дядей и тетей. Сережа похолодел: он был уверен, что сейчас объявится профессор.

За дверью, в светлой белой комнате с письменным столом, кушеткой. умывальником и какими-то белыми шкафчиками, сидел старый дядя в белом халате, с белыми усами и белым клочком волос на подбородке. На голове у этого дяди волосы были только сзади, и очень немного, но тоже белые, как будто их подбирали под цвет комнаты и мебели. В комнате были еще один дядя и одна тетя, но Сережа сразу понял, что главный здесь именно этот старый дядя. Старый дядя улыбался, на щеках у него от этого играли ямочки, и весь он был такой симпатичный и нестрашный, что Сережа подумал с облегчением; «Это еще не профессор…»

— Здравствуй, приятель! — ласково сказал старый дядя Сереже. — Тебя как зовут?

— Сережа. А тебя?

— А меня — Полкан.

Bсе заулыбались, а Сережа смеясь, закричал.

— Врешь, врешь, врешь! Это — собачинское имя. А дядей и мальчиков так не зовут!

— Сережа! — с укором сказала мама.

Старый дядя перебил ее:

— Ты что же болеть вздумал?

— Это не я вздумал. Это доктор меня вздумал болеть… И еще мама со своей «температуркой»…

— Вот оно что… Ну, а кто-то мне — не помню — говорил, что мол. Сережа не умеет показывать горло.

Сережа нахмурил брови, которые состояли еще не из волос, а скорее из пуха:

— Ниоткуда ни с чего наговорят На человека… Показывал я это горло сто раз. И когда маленький был, и то показывал, а теперь-то уж…

— Значит, умеешь? Не верю!

Сережа, раскрывая рот и высовывая язык, пророкотал:

— Нру, нра тлебре. (Ну, на тебе).

Дядя очень деликатно дотронулся до языка и сразу сказал:

— Молодец, умеешь. Закрывай рот. Теперь я слышал, ты сам раздеваться не умеешь Это правда?

— Кто не умеет? Я даже шнурки сам разботинкиваю, а ты…

И Сережа оживленно стал сбрасывать одежду Впрочем, вскоре произошла заминка с пуговицей на лифе.

— Заело? — поинтересовался старый дядя.

— Да… Небось, пуговица-то сбоку, а я сам спереди..

Все засмеялись. А старый дядя по-докторски ощупал Сережу, но как-то очень приятно, и руки у пего были теплые, приятные. Потом Сережу одели, и старый дядя сказал другому дяде.

— Николай Владимирович, пройдите, пожалуйста, с этим молодцом в инфекционное отделение и распорядитесь.

Весело попрощавшись со старым дядей и обещав ему непременно сообщить, когда у них в детском саду будет вечер самодеятельности, Сережа выбыл на реках у мамы и рядом с новым дядей. Они прошли по бесконечным коридорам. Успокоившийся было Сережа опять взволновался. Он осторожно, искоса поглядел на сопровождавшего их с мамой Николая Владимировича и спросил:

— Дядя, а ты не профессор?

Николай Владимирович, засмеявшись, сказал:

— Нет, я, брат, только ассистент. А когда буду профессором, я тебе дам знать.

— Вот-вот! — обрадовался Сережа. — Ты уж не забудь, скажи, а то я тогда с тобой не буду водиться: небось, профессора-то страшные…