Больные ублюдки

Мои мысли вернулись к мыслям о том, чтобы покинуть этот дом. Я мог бы просто повернуться спиной к семье и уйти, чтобы найти помощь самостоятельно. Там должен быть кто-то еще. А если нет, то я всего лишь умру от голода или сам стану кормом для монстров... По-моему, звучит не так уж и плохо? Подобные мысли приходят мне в голову уже не в первый раз. А оставаясь здесь тоже можно плохо кончить. Выжившие встречаются нечасто, и мы не можем полагаться на то, что они будут вечно спотыкаться об порог нашего дома. Скоро они перестанут приходить, и мы снова столкнемся с голодом. А что потом? Неужели Oтец отвернется от своей семьи? Я не могу сказать наверняка, но если бы я был человеком, делающим ставки, я почти уверен, что знаю, что он сделает в таком случае...

Дверь открылась, и вошла Cестра.

- Я должна была ему сказать! - сказала она. В ее голосе прозвучал вызов. Ее непокорность была также очевидна по тому, как она вошла в комнату, не осмеливаясь предварительно постучать. Извиняться она точно не собиралась. - Он уже заподозрил неладное по тому, как ты вел себя за столом. Ты можешь винить только себя!

- Да ладно, не парься, это больше не имеет значения.

Мой разум уже говорил мне, что покинуть дом (и найти свой собственный путь) было правильным решением.

- Ты не сердишься?

Я встал и подошел к запятнанному зеркалу, висевшему на стене. Я жестом пригласил Cестру присоединиться ко мне, пока мы оба не встали рядом, смотря на наши отражения.

- Как ты думаешь, сколько мне лет? - спросил я её.

- Не знаю? А мне сколько ты бы дал?

Смотря на наши отражения, в особенности на ее, я думаю, что мог бы лучше угадать ее возраст, чем свой собственный. Кожа у нее была гладкая, без единой морщинки, а в глазах светилась невинность (тускнеющая с каждым днем нашего пребывания в этом доме), что говорило о том, что ей не было и дня больше восемнадцати.

Но мое собственное отражение было совсем другим: изможденное, усталое лицо, морщины вокруг темных глаз. Я знаю, что многое из этого было связано со стрессом, но даже в этом случае трудно было точно определить возраст. Может быть, я просто был плохо одет - ну не мог же я быть на много старше моей Cестры? Может быть, мне лет двадцать? Может быть, даже чуть за тридцать?

- Я не знаю, сколько мне лет. Я не знаю своего имени. Есть много вещей, которых я не знаю. Но есть кое-что, что я знаю точно...

- И что же?

- Я знаю, что хочу забыть всё, что мы сделали, и это то, чего я никогда не смогу сделать, пока живу в этом доме.

Сестра ухмыльнулась:

- Опять уйдёшь?

Уже не в первый раз я приходил к выводу, что хочу уйти. В первый раз, когда я заговорил об этом, Oтец сказал, что я никуда не пойду. Я должен был остаться с семьей - там, где было безопасно. Во второй раз он сказал то же самое. В третий раз он сказал мне, что я знаю, где находится дверь. В другие разы такие мысли приходили мне в голову, но я держал их при себе. Оглядываясь назад, я думаю, что первые несколько раз, когда я упоминал что-либо, были просто криком о помощи. Но теперь я чувствовал себя иначе. Внутри. Я действительно так думал. Мне очень хотелось уйти. Это было самое лучшее, что я мог сделать ради собственного выживания и здравомыслия (того, что от него осталось).

- На этот раз я говорю серьезно! - я ей так и сказал. Я попытался объяснить ей свои доводы, хотя понятия не имел, захочет ли она их выслушать. - Люди не будут постоянно натыкаться на этот дом. Отец как будто не хочет этого понимать. Тот факт, что к нам забрело несколько человек, проходящих этим путем, в первую очередь, является чудом...

- Бог заботится о нас! - закричала Cестра.

- Будь ты проклята со своим Богом. Нет никакого Бога. Если бы он был, то мы бы не оказались в таком положении. Мир не был бы разрушен. И что, по-твоему, произойдёт, когда люди перестанут приходить сюда? Мы умрем от голода? Я так не думаю. Как скоро Oтец - или Mать - решит, что их выживание важнее нашего?

- Что ты хочешь сказать?

- Ты их любишь? Маму и Папу, ты любишь их?

- Да!

- Неужели? А они любят тебя?

- Да!

- А я вот чувствую, что не знаю их, и мне интересно, чувствуют ли они то же самое по отношению к нам.

- Они не станут нападать на нас.

- А как насчет друг друга? А как насчет того, что мы однажды спустимся вниз и найдем Mаму на столе и Oтца, стоящего над ней с ножом в руке?

- Он такого не сделает!

- Ты не можешь сказать это наверняка.

Она ничего не ответила. Она ничего не смогла мне сказать. В глубине души она понимала, что в моих словах есть доля правды. Никто из нас не слышал, чтобы Mать или Oтец говорили нам, что любят нас. Во всяком случае, мы этого не помнили. И несмотря на то, что сказала Cестра, она не могла притворяться, что не было никакой возможности для Oтца (или Mатери) отвернуться от любого из нас (хотя я думаю, что было бы справедливо сказать, что они, вероятно, начали бы с меня).

- Когда ты уходишь?