Больные ублюдки (ЛП)

— Хорошо, Кролик, — она слезла с кровати и пошла в ванную.

Пока она была в ванной, я лежал на кровати и смотрел в потолок. Я думал о следующем убийстве. Думал о следующем «дяде», которого мы уничтожим. О том самом, кто всецело держал меня под своим каблуком. О том, кто приходил за мной и входил в меня каждую ночь. Тот, кто осмелился назвать меня своим «мальчиком». О том, кто всегда улыбался. Улыбался мне так, словно я всю жизнь только и мечтал о том, чтобы он засунул в меня свой член.

Дядя Клайв. Чеширский Кот. Четверка червей.

Дверь ванной открылась, и оттуда вышла Куколка, умытая и одетая в белую ночную рубашку. Так она выглядела совсем юной. В любом случае она была прекрасна.

Куколка подошла к своей стороне кровати, и я, как и каждый вечер, откинул для нее одеяло. Она забралась внутрь, и я хорошенько ее укрыл, чтобы согреть. Когда я уже собрался откинуться на спину, как делал каждый вечер, Куколка спросила:

— Как думаешь… если такое вообще возможно…ты мог бы обнимать меня, пока я сплю?

Мои глаза распахнулись в тусклом свете стоящей рядом с кроватью лампы. Не шевелясь и не поворачиваясь, Куколка добавила:

— Как ты обнимал меня однажды, когда я спала, — она помолчала. — Кажется, я никогда не спала так хорошо, как тогда… Мне… мне понравилось, Кролик.

Я провёл рукой по волосам, затем перекатился на бок и скользнул ладонью под ее лежащими поверх одеяла руками. Я порывисто вздохнул, почувствовав вызванный этим действием дискомфорт, но и возникшее вместе с этим хорошо знакомое ощущение.

Никто кроме Куколки не пробуждал во мне подобного ощущения.

Куколка вздохнула.

— Кролик, помнишь фильм, который мы с тобой смотрели в детстве?

Я замер.

— «Пиф-паф ой-ой-ой»?

Мне пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, о чем она говорит. Раньше она настаивала, чтобы я каждый вечер смотрел с ней кино. «Фильмы», как она их назвала, употребляя одно из тех британских словечек, которыми пополнила ее словарный запас ее «мами».

— В нем ещё была песня «Поистине восхитительный». Которую пела кукла. Я никогда не понимала, о чем эта песня. Но когда я ее слышала, то всегда думала, что она о кукле, которая хочет стать свободной, которая все время крутится и крутится, но никак не может выбраться из своей музыкальной шкатулки. Она застряла. Мне всегда становилось грустно от того, что никто ей не помогал. И поэтому она осталась там навсегда.

Услышав в ее голосе печальные нотки, я закрыл глаза. Куколка всегда была веселой. Никогда не грустила. Я, бл*дь, не мог слышать ее грустный голос. Вдруг я почувствовал что-то на своей руке, и тут же замер без движения. Это был ее палец. Кончик ее пальца, нежно кружил по тыльной стороне моей ладони, лежащей у нее на талии. Она отрывисто засмеялась, но смех тоже был грустным.

— Из-за ее макияжа ты говорил, что я совсем как та кукла на музыкальной шкатулке.

Пауза.

— Но теперь мне кажется, что я похожа на нее не только в этом.

Я понял, что она имела в виду. Она оказалась в ловушке, как и эта кукла. Застряла в своей комнате с множеством дверей, и никто не помог ей оттуда выбраться. Все, чего ей хотелось, это чтобы ее спасли. Освободили.

— Ей… кукле… Мне всегда казалось, что ей тоже хочется, чтобы ее поцеловали. Хочется, чтобы ее любили. Думаю, ей очень хотелось, чтобы ее возлюбленный вернулся оттуда, где бы он ни находился, и спас ее.

Кончик ее пальца перестал кружить по моей руке, затем я почувствовал, как она обхватила мою ладонь и крепко ее сжала.

— Она была заколдована, и только первый поцелуй любимого мог ее расколдовать.

Слушая ее, я стиснул челюсти. Я знал, что она говорит мне о том, как она жила, когда я уехал. Как она ждала моего возвращения.

Это она была той куклой. Ее слова сейчас не имели никакого отношения к этому проклятому фильму.

Моё возвращение слишком затянулось. Уже был нанесен непоправимый вред.

А потом она запела. Своим тихим, нежным голосом она запела эту песню. Ту самую, что в кино пела женщина, переодетая в куклу… и это, бл*дь, разбило мое черное сердце. С каждой спетой ею строчкой, она все сильнее и сильнее сжимала мне руку. И я слышал всю ее боль. Слышал, как она вырывалась у нее из груди через эту чертову песню. У меня перед глазами всё поплыло, я моргнул и вдруг понял, что у меня намокли щеки. Я поднес к лицу руку и почувствовал на пальцах слезы.

Я не плакал одиннадцать лет. В последний раз это произошло, когда меня оторвали от Куколки. И вот теперь, когда я вернул ее себе… но вернул уже разбитой на куски, с сердцем больше напоминающим хрупкое стекло.

Куколка допела песню, и комната погрузилась в тишину. Я крепко ее обнимал, а потом обнял еще крепче, когда сонным голосом она произнесла:

— Однажды мы поцелуемся, Кролик. Однажды мы поцелуемся, и тогда наше приключение станет просто невероятно идеальным…

Через некоторое время Куколкино дыхание стало ровным и глубоким.