Болотник

— Сукааа! Ладно, не бзди Толян. Я тебя всё равно вытащу. Лодка повреждена, что есть, то есть. Но починить её я смогу, дай мне пару дней и возможность добраться до какого ни будь более-менее твердой земли. Уже сегодня потихоньку постараемся отплыть. Тут неподалёку есть островок, на нём лодку вытащу и отремонтирую.

— Остров с деревней? — прохрипел вопрос Толян.

— Он. Всё то вы знаете, разведчики хреновы — я понял, что он знает о моем посещении острова сектантов. Но тем не менее, несмотря на негативные последствия для себя, бросать его не собирался.

— Мы на него высадится не смогли. При подлёте стая птиц в лопасти попала, сразу назад повернули, да вот, как видишь, не дотянули до дома — усмехнулся Толян. Открыть глаза он так и не смог.

— Ну ничего, ты на нем побываешь, он ближе всего. Там и будем ремонтироваться — разговаривая с Толиком, я не переставал обрабатывать и осматривать его раны — ты мне лучше скажи, как вы втроём перевязаться и так обустроится смогли?

— Нас шестеро выжило. Пилота в кабине зажало, он через день умер. Нас троих поломало сильно, ребята нас тут устроили и за помощью пошли.

— Ну вот, а говоришь, помощи не будет.

— Не дошли они, мы слышали, как они тонули. Долго кричали — Толян поморщился и из уголков его глаз проступили, капли слёз — Алексей после этого сразу застрелился, у него ноги были раздроблены, а Ванька два дня назад.

— Сколько же ты тут уже лежишь? — я скрипнул зубами, представив себя на их месте. Беспомощные, тяжело раненые, без надежды на спасение.

— Шесть дней Кирюха. Дай попить, сил нет.

— Вода в лодке, сейчас тебя вытащу и там попьёшь — я напряженно думал, как мне вытащить Толяна из вертолёта. Со сломанной спиной и неизвестными повреждениями внутренних органов.

— Не вытащишь ты меня. У меня поврежден кишечник. Пить было нельзя, у меня уже начался перитонит. Никто меня уже не спасёт. Лучше дай мне самому уйти, в животе огонь, сил нет терпеть. И воды принеси, мне уже всё можно.

— Да что же ты… — я обреченно сел рядом с телом полковника смотря на лицо этого стального мужика. Говорит спокойно, не орёт и не умоляет, а ведь ему, наверное, невероятно больно. Через что ему пришлось пройти, просто уму не постижимо.

— Я не смогу — тихо сказал я через минуты — я много смертей видел, но убивать не приходилось, тем более вот так… своих…

— Выпей спирта, и мне, перед тем как сделаешь, налей. В аптечки вертолёта есть. А пока расскажи мне, кто ты? Ты ведь не тот, за кого себя выдаешь? Слишком образован, постоянно за собой следишь, чтобы лишнего не сболтнуть, словечки непонятные, командовать привык, и вот про смерти опять же. Откуда тебе много смертей увидеть? Я тебя сразу приметил, поведение твоё странное. Болотом этим занялся, твою проверку на потом отложил, теперь уже и не успею, но всё равно, нестыковок очень много. Ты не бойся, никто кроме меня про тебя не знает, а мне сейчас можно рассказать, не бойся, со мной в могилу уйдёт.

— Догадливый. А я ведь старался не отсвечивать, тупил специально перед тобой. Ваньку валял — усмехнулся я. Рассказать, что ли? Всё равно никто не узнает — а ты как думаешь полковник, кто я?

— Не знаю. Догадки только. Расскажи, как есть. Правду хочу знать перед смертью.

— Правду знать хочешь? А оно тебе надо? Ты со спокойной душой тогда помиреть не сможешь. Правда, она очень страшная бывает — я с тоской смотрел на полковника. Вот он твой шанс выговорится, всё равно никто не узнает, но зачем этому герою такая правда? — Хотя, твоя воля. Последнее желание умирающего принято выполнять. Расскажу. Только уж и ты мне поведай, чего это вы с таким маниакальным упорством искали? За что свою жизнь отдали?

— Заманчиво. Предлагаешь клятву нарушить? Присягу? Я ведь кучу подписок давал — заскрежетал зубами полковник — брось меня и уходи. Ничего не скажу.

— А и хрен с тобой — зло махнул я рукой — слушай тогда. Только когда услышишь, поймешь, что присяге твоей, жить осталось не больше двадцати лет. И тогда сам решай — И я всё рассказал. Излил душу по полной программе. Про то как я попал в это время, про развал СССР, про бандитские девяностые годы, про всё! Я говорил и говорил, выплёскивая свои эмоции и наболевшее горе. Про войну в Чечне, на которой я провел три года, про войну с братьями украинцами из-за козней бывших союзников, воспользовавшихся слабостью России, про гей парады и прочий содом, который станет навязанной нормой в Европе. Я выговорился по полной. А когда договорил, посмотрел на полковника.

Толян лежал скрепя зубами, на лице мимолётно промелькнула жуткая гримаса боли и отчаянья. Но затем он улыбнулся и в первый раз, с трудом разлепив заплывшие глаза взглянул на меня.

— Чего пялишься на меня?! Чего лыбишься?! Классное будущие нас ждет?! А про болото твоё мне не интересно. Я знаю про него почти всё. Через сорок лет, не будет этого болота. Тут везде будут стоять буровые вышки и рекой будет литься газ и нефть. Стоило ради этого присягу соблюдать? Умереть ради этого, стоило? — я завелся и не мог остановится.

— Не зря значит — прошептал полковник.