Болотница

В окна лилось солнце, и это меня немного приободрило. Поколебавшись, я оставила лом дома, а сама сбегала в сарайчик за стремянкой. Папа уже брал ее, когда устраивал мне домик на яблоне.

Сарайчик – старый, из источенных временем и непогодой досок, весь в щелях, – не выглядел пугающим. Наверное, из-за своих маленьких размеров: в него едва помещались кое-какие инструменты, пара ящиков, тачка и собственно стремянка. В этой сараюшке даже спрятаться было негде. И спрятать что-то крупное тоже.

Я очень надеялась найти что-нибудь полезное на чердаке. Какую-то подсказку, может быть. Мысль об этом позволяла отвлечься от других, кошмарных воспоминаний.

Лезть наверх было страшно. Во-первых, высоко, а стремянка как-то подозрительно шаталась. Во-вторых, я не могла отогнать назойливую мысль, что если вдруг какой-то недоброжелатель (я боялась думать, что это будет даже не человек вовсе) утащит стремянку, пока я буду на чердаке, то назад я уже никак не спущусь.

Раньше я всегда была твердо уверена, что бояться надо не мертвых, а живых. Мертвых я и не боялась. Но то, что по-настоящему пугало сейчас, не было мертво. Но и не было живо. Или было?

Что это вообще такое?

Как объяснить логически? Как вообще объяснить?

Я все же решилась исследовать чердак.

Но тут возникла новая проблема: дверца в потолке, закрывающая вход на чердак, оказалась довольно тяжелой. Я сначала думала открыть ее одной рукой, потому что второй намертво вцепилась в стремянку, но так у меня ничего не выходило. Опасно балансируя, я уперлась в дверцу обеими руками, но она, проклятая, только чуть-чуть поддалась. Пришлось залезать на самый верх лестницы и толкать не только руками, но и головой.

Когда дверца наконец с неприятным скрипом откинулась, а я внезапно оказалась наполовину на чердаке, то от неожиданности чуть не сверзилась вниз. С колотящимся сердцем и мигом вспотевшими руками я осторожно перебралась наверх, стараясь не отталкиваться ногами от стремянки, чтобы не уронить ее. Приходилось постоянно напоминать себе, что помочь мне будет некому, и криков моих, скорее всего, никто не услышит.

Чердак был очень пыльным и нестрашным, хотя я уже вообразила себе невесть что. Судя по всему, сюда не заглядывали много лет – с тех пор, как свалили здесь все ненужное, что было жалко выбрасывать, но никак не подходило для сдаваемого в аренду жилья.

Пахло нежилым помещением, пылью, нафталином, плесенью и старым деревом. С потолочных балок свисали серые от пыли пучки какой-то засушенной, кажется, еще в прошлом веке, травы.

Чердачное окошко давало достаточно света, чтобы разглядеть все эти коробки, сундуки, ящики, свернутый в рулон ковер, обмотанный какими-то грязными тряпками и для верности обвязанный пеньковой веревкой.

Мне не хотелось далеко уходить от лаза, чтобы контролировать стремянку, но чердак необходимо было исследовать. В горле першило от поднятой пыли. Я, как ни сдерживалась, но пару раз крепко, до звона в ушах, чихнула, и это сильно напугало меня. Наверное, после каждого чиха я на минуту замирала и прислушивалась. В доме было тихо.

Я принялась осторожно обходить чердак по часовой стрелке, открывая все, что можно было открыть, и искала сама не знаю чего. Какую-то зацепку. Знак.

Осторожность и по возможности тишину я соблюдала не потому, что чердак казался каким-то страшным местом, а потому, что меня не покидало ощущение опасности, боязнь, что, пока я роюсь тут в хламе на чердаке, кто-то прокрадется в дом, а я даже этого не услышу и не успею среагировать.

А так чердак не представлял из себя ничего особенного.

Тут была какая-то старая пожелтевшая посуда, переложенная обрывками старых газет, совсем не интересных, в которых шла речь только о трудовых подвигах колхозников и бесконечных съездах коммунистической партии. Потертый, видавший виды чемодан, внутри которого оказалась побитая молью шинель. Хрупкие от времени елочные игрушки в рассыпающейся под пальцами вате. Керосиновая лампа, покрытая копотью и ржавчиной. Стопка старых черных виниловых пластинок с русскими народными песнями. Мужская верхняя одежда: телогрейка, пальто и тулуп, все затхлое и невзрачного серого цвета. Катушки суровых ниток, вперемешку пустые и почти не использованные, но только двух цветов: черного и белого. Чугунный утюг. Сломанный радиоприемник, на который, похоже, наступил кто-то очень тяжелый. Треснувшая губная гармошка. Пустые бутылки из-под пива. Пустые банки с покоробленными пластиковыми крышками. Зачем вообще это хранить? Все валялось совершенно бессистемно, сломанное рядом с целым, грязное рядом с чистым, мусор рядом с годным.

Никаких книг, никаких бумаг, никаких журналов и газет, которые можно было бы читать. Я испытала глубокое разочарование. Столько надежд возлагала я на этот чердак, столько опасностей меня подстерегало, пока я забиралась сюда, пока здесь бродила. И все напрасно…

Некоторые ящики и коробки были вообще пустыми. Другие набиты бесполезным тряпьем, которому место только в мусорке.