Болотница

Казалось бы, ну радуйтесь, что нашлась. Мамаше ейной сообщите (она к тому времени к родне переехала в поселок). Чего реветь-то.

А Серый, тот молчал, пока его братовья девкины не поколотили. Там вызнали наконец, что только любезная парочка на траве разложилась у лавочки-то, так слышат: шшшшвык, шшшвык, шшшвык… Крупный кто-то по траве шарится. И прям к лавочке.

А это Наташка. Волосы мокрые лицо облепили, платье влажное, будто только из воды. И сама ползет, руками подтягивается. А ноги вслед волочатся: шшшшвык, шшшвык, шшшвык…

– Сереженька, – шепчет так жалостно, губами синими шлепает. – Можно, я с вами немножечко посижу? Мне так одиноко, так одиноко…

А сама подтягивается к ним: шшшшвык, шшшвык, шшшвык…

Подгнившая, мертвенькая. Зазноба Серегина сразу это просекла. А чего не просечь: нос рыбы отъели, глаза белые.

Наташка тогда, год назад, его у лавочки умоляла вернуться, попрекала, в любви вечной клялась. Серега-то ее в раздражении кулаком и пнул, достала его. Силы только не рассчитал. Наталья-то и упала, а головой приложилась об землю и будто не дышит. Так ему показалось. Запаниковал, оттащил тело да в Колбасонку и кинул. Видать, Наташка все же не мертвая тогда была, только обморочная. Получается, так-таки сердечный дружок и убил ее, утопил.

Сергей-то потом из деревни уехал неизвестно куда. Больше не слышали ничего про него особенного. Хотя вроде через год-два дружки его трепались, что прирезали Серегу, какая-то гопота напала, обчистила и бросила в закоулке помирать. Получил-таки свое. А то даже дела тогда не завели. Так оно было или нет, но Наташкино же тело так до сих пор и не нашли.

А она, как вода с речки сойдет, приползает к парочкам, что на лавочке припозднились, или если ребятня вечерком рыбачит. Грустно ей, поди, одной болтаться на дне. Только вот ходить не может, ноги в воде размякли. Так она руками гребет. Кого схватит, так непременно за ногу. И за собой тянет, сильно так. Если не вырвался – сгинул. А если вырвался, то все равно потом ближе к зиме заболеет и помрет.

Мы примолкли, обдумывая скорее печальную, чем страшную, историю про Наташку с мягкими ногами. Было очень тихо и уже очень темно. Где-то далеко плеснула рыба.

Удивительно, как незаметно опустилась мгла. Только Колбасонка чуть поблескивала перед нами.

Шшшшвык, шшшвык, шшшвык… Неприятный все же звук издает раздвигаемая трава.

Как хорошо разносится даже самое тихое шуршание в наступившей тишине.

Антон как раз повернул ко мне выглядящее сейчас белесой маской лицо, губы расплылись в ухмылочке (мол, съешь, городская), и уже начал говорить: «Вот так вот она…»

– Можно, я с вами немножечко посижу? Мне так одиноко…

Этого было достаточно, чтобы мы завизжали и ломанули с берега к деревне, как подорванные. Громче всех верещал, как ни удивительно, Лешка. Такой басовитый визг не подделаешь.