Болотные огни

— Это было у нее на груди, — ответил Берестов, — они бросили это ей на грудь, когда пробегали. Ты тогда не заметил.

«Тяжело же тебе было умирать на дороге, когда мимо громыхали бандитские сапоги», — подумал Борис.

Вдруг Водовозов не то застонал, не то зарычал. Было видно, как белеет от бешенства его лицо, губы и даже глаза. Таким никогда не видели они Павла Михайловича. Сжимая кулаки, весь набрякший гневом, стоял он перед ними и своими помертвевшими губами не мог выговорить того, что хотел, и казалось, он не мог жить, пока не скажет. Затем круто повернулся и пошел к двери.

— Постой, Павел, — сказал Денис Петрович, — погоди. Наше дело сейчас думать. Ты же понимаешь…

Да, Борис тоже не сразу подумал об этом: записка была заранее и специально заготовлена, ее спокойно и четко выводили химическим карандашом.

Водовозов опять подошел к Берестову.

— Я жить теперь не могу, — негромко сказал он, — понимаешь, Денис Петрович, жить теперь не могу.

Борис шел по городу, не замечая, куда идет.

Она была заранее заготовлена, кто-то вырвал лист из тетради, оторвал клочок и стал выводить печатные буквы. Их было несколько; наверно, они смотрели через плечо тому, кто писал, подсказывали, конечно, смеялись. Лес и ночь — все это была огромная ловушка, куда мы послали тебя.

У дверей клуба, на паперти, мирно сидел Костя Молодцов.

— Привет от батьки, — весело сказал он, поднимаясь, — прислал тебе на помощь.

Постой, постой, мне нужно подумать. Нас было трое, только трое знали об этой операции. Берестов, Водовозов и я.

— Дедка, говорит, за репку, — продолжал Костя, — бабка за дедку и так далее до мышки. Так вот, может, ты, говорит, будешь у меня мышкой.

Борис мельком взглянул на него. Да, теперь это был прежний Костя, несмотря на свои семнадцать лет, — мастеровой с головы до ног. Засаленная кепка его всегда была до отказа сдвинута на затылок, брюки еле держались на бедрах (он лихо подтягивал их локтями), а за ухом обязательно торчал папиросный окурок.

Подожди. Нас было только трое. Друг друга они знают много лет, друг в друге они уверены. А я… Нет, в тот миг, когда мы читали записку, они еще ничего не подумали. Но сейчас вот, сию минуту, они уже подумали…

— Что было у нас в поселке, что было… — оживленно продолжал Костя.

Он в первый раз вышел из дому после болезни и не мог нарадоваться всему — и вечернему солнцу, и Борису, и ощущению крепости в мускулах.

— Ну здорово, Константин, — сказал Борис, — рад видеть тебя, друг.

И сейчас же забыл о нем.

Интересно, сказали они об этом друг другу или только подумали? Может быть, сказать и не сказали, но подумали и не могли не подумать: ведь нас было только трое…

— Ты чего? — испуганно спросил Костя.

Сейчас, погоди. Кто же это сделал на самом деле? Все это ерунда, — кто же это сделал на самом деле?

— В поселке? — переспросил он. — Что же было в поселке?

В самом деле — поселок. Он забыл одно, быть может самое важное. В поселке живет Милка Ведерникова, которая заранее знала о Ленкином приезде. Искать нужно здесь.

Он не слышал, что рассказывал ему Костя. Он вспоминал. Милка была славной девчушкой с толстыми ногами. Они с ней вместе собирали по вечерам шишки для самовара. С тех пор прошло много лет.

— Что ты мне можешь рассказать про Милку Ведерникову?

— Так я же тебе рассказываю, — Костя смотрел на него с изумлением, — с ней в поселке теперь никто не разговаривает, все зовут бандиткой — ужас что делается!

Так вот оно что. Вот что может вырасти из доброй девочки с толстыми ножками. Однажды к ним в розыск привели бандитскую «маруху». Она была развязной и жалкой, подведенные глаза казались запавшими. Очень возможно, что и она была доброй девочкой с толстыми ножками. Зачем же я теряю время, нужно сейчас бежать к ним и рассказать, они ведь не знают.

Он кинулся было к двери, но остановился.

— Да что с тобой? — спросил Костя.

Нет, он упустил время. Они уже подумали, а может быть, и сказали. Да у него сейчас и не хватит сил в чем-то убеждать их, в чем-то оправдываться. Они могут не поверить и уж обязательно спросят, почему он не рассказал им об этом раньше, до того, как узнал о записке. Действительно, как объяснить, почему он не вспомнил раньше? Нет, у него один-единственный выход — прийти к ним с доказательствами. Он расследует это дело и тогда к ним придет.

— Очнись, — сказал Костя.

В своем овощном ларьке коротконогая Нюрка работала не только из необходимости зарабатывать себе на хлеб, но и по соображениям самого возвышенного порядка.

Мать Нюрки, такая же коротконогая и едва ли не более забитая, всю жизнь работала на купца Кутакова, и Нюрка с детства привыкла бояться всех, кто принадлежал к купеческому званию. Она так бы их всю жизнь и боялась, если бы не революция, которая научила ее ненавидеть их и презирать ото всей души. Она готова была бы есть одну картофельную шелуху, лишь бы знать, что Иван Ильич никогда больше не откроет своей лавки.