Болотные огни

Дохтуров стоял у окна в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, подбоченясь, смотрел и, кажется, чуть усмехался, а потом поворачивался и уходил. Теперь ей казалось, что эти минуты были лучшими в ее жизни, такой недолгой.

Девицы стали уже откровенно похабничать под гоготание парней, но Милка их не слышала. Как ни странно, ей удалось уйти от них, пройти по улице поселка и даже встретить Александра Сергеевича у самого его дома. Раньше, когда они встречались на улице, он искоса и живо взглядывал на нее и здоровался— очень почтительно. Ни с кем он так не здоровался. Как могла она забыть! Конечно, она была для него всего-навсего глупой девчонкой, не больше, однако ни с кем он не здоровался так весело и так почтительно. Это было, было, она помнит.

Вдруг что-то страшное ударило ей в лицо, захлестнуло рот и глаза. Она задохнулась. Это один из парней, раздраженный ее отсутствующим видом, хлестнул ей в лицо из миски, куда сливали остатки вина и где плавали окурки.

Нет, реальной была только одна жизнь, и в нее нужно было возвращаться, чтобы умереть.

На миг ее оглушило то, что она услышала и увидела. Все сливалось, и шевелилось, и плыло перед глазами. Казалось, в комнате груды парного мяса, странно ожившего. Неужели сейчас до нее дотронутся? Неужели сделают ей больно?

И вот произошло нечто столь необыкновенное, что она окончательно потеряла способность отличать, где явь, а где сон.

Во-первых, потянуло свежим ветром, поразительным в этой комнате. Оказалось, что это открылось окно. А в окне стоял Борис, положив локти на подоконник.

— Привет честной компании, — сказал он без улыбки. — Вы без нас не скучаете?

Милка с ужасом ждала, что сделает Левка, но оказалось, что Левки, по-видимому, уже давно нет в комнате. Никто Борису не ответил. Вообще стало очень тихо.

— Мы, собственно, за нашей сестренкой пришли, — продолжал Борис. — Пошли домой, погуляла и хватит.

— Пожалуйста, — с готовностью согласился Люськин, — ваша сестрица немножко того… выпила, а так-то в полном порядке.

Милка прямо из окна вывалилась в объятия Бориса. Костя, тоже очень серьезный, стоял тут же. Они вышли на улицу. Было совсем темно, земля дышала тяжелой сыростью. Милка не могла унять дрожь.

— Хорошее изобретение телефон, — сказал Костя, — но проку в нем мало. Два часа крутил ручку, два часа орал в трубку — не слышит телефонистка, и все! Я думал, и совсем до тебя не дозвонюсь.

— Хорошо герою из кино, — подхватил Борис, — он в таких случаях падает в седло прямо из окна, или летит машина, мелькая на поворотах. У меня, увы, не было ни коня, ни машины. Ближайший поезд шел через полтора часа.

— Перестаньте, пожалуйста, — все так же дрожа, сказала Милка, — вы сами волнуетесь не меньше моего.

Борис рассмеялся:

— Ничего, сестренка, вое будет в порядке.

— А ты понимаешь, почему они так легко уступили? — спросил Костя.

— Нет.

— И я тоже нет.

— Что-то здесь не ладно, — сказал Борис. — Ты не боишься остаться одна? Мы сейчас придем.

Проводив Милку, они вернулись к дому тети Паши. Все было тихо и темно. Дверь оказалась незапертой. Когда они вошли, им послышался не то стон, не то плач. В кухне при едва видном свете коптилки они разглядели женщину, сидящую за столом. Уронив голову на руки, она тихо подвывала. Это была тетя Паша.

— Тетя Паша, — негромко окликнул Борис, — куда же все подевались?

Тетя Паша подняла голову.

— Ты меня спроси, — с силой сказала она своим низким голосом, — что я пережила и какой крест несу. Ведь это крест.

— Ну, тетя Паша, дорогая, расскажи, что здесь произошло?

Тетя Паша пристально посмотрела на него.

— Сопляк ты, — сказала она и отвернулась.

Она не желала разговаривать.

— Все это очень странно, — сказал Борис, когда они вернулись к Милке, — подозрительная уступчивость.

— И вот еще, — рассказывала Милка, — они… ну… эти несколько раз заговаривали об инженере Дохтурове, да так как-то нехорошо, с такими странными недомолвками, прямо не знаю. Всё что-то с угрозою. Как ты думаешь, не предупредить ли нам его?

— Их разговор относился к сегодняшнему дню?

— Этого я не поняла.

— Знаешь что, давай зайдем к нему сейчас же.

— Не знаю, удобно ли так поздно.

— А, удобно-неудобно, наплевать. Пошли. Кто знает, что еще может случиться.

— Лучше бы ему уехать отсюда. Да и нам бы всем уехать, — сказала Милка.

— Э, нет, — отозвался Борис, — мы еще можем пригодиться.

— Товарищ Романовская, — монотонно и с безнадежностью говорил Денис Петрович, — поймите, так дела не делаются.

Это был один из тех бесконечных и безрезультатных разговоров, которые раза два в неделю приходилось вести с проклятой Кукушкиной.

— Мы должны работать неслышно, — продолжал Берестов. — Люди, если они не преступники, не должны чувствовать от нас никакого беспокойства. А вы что делаете? Вызвали сразу пять человек, сели против них, таращились, как идол, чадили им в рожу махоркой, говорили какие-то зловещие слова. Зачем все это? И кто это позволил вам их вызывать?

— Мы в Петророзыске…